Художник Иван Горшков: «Я люблю контрастный микс, когда на выставке есть и well done, и bad made»

РАССКАЖИ, В КАКОМ ТЫ СЕЙЧАС ГОРОДЕ ЖИВЕШЬ И КАКОГО ЖИЗНЕННОГО СЦЕНАРИЯ ПРИДЕРЖИВАЕШЬСЯ?

Живу в Воронеже. Это мой родной город. И так сложилась судьба, что когда зародилось региональное движение в России, я со своими земляками в Воронеже в этом участвовал. Мы занимались общественной деятельностью, делали выставки, придумывали разные форматы, и это тоже меня укоренило. Наша организация, Воронежский центр современного искусства, просуществовала с 2009 по 2019 год. Получается, что я им активно занимался ровно 10 лет. В свое время я шутил, что мой типаж, как мне кажется, — наместник.

ПОМЕНЯЛОСЬ ЛИ У ТЕБЯ В ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ ОТНОШЕНИЕ К ТВОЕЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ?

В 2010 году, чтобы разобраться в личных перспективах, желаниях и будущем, я буквально прописал, чего хочу. Тогда я сформулировал, что моя жизненная цель — прожить счастливую жизнь в мире искусства. В последние 2-3 года мне пришлось пересмотреть представление обо всем. То, что казалось вечным, рассыпалось, то, что казалось ненадежным, выстояло, всё перекроилось. Безусловно, в кризисные минуты, когда кажется, что цивилизация рушится, то нужно делать только то, что ты делал.

ВИДЕЛА ТВОЮ ВЫСТАВКУ «ГЕНЕРАТОР СЧАСТЛИВЫХ СЛУЧАЙНОСТЕЙ» В «ГЭС-2». У МЕНЯ СЛОЖИЛОСЬ ВПЕЧАТЛЕНИЕ, ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ ЧТО-ТО ДЛЯ САМОГО СЕБЯ НОВОЕ. ЧЕМ ЭТОТ ПРОЕКТ ОТЛИЧАЕТСЯ ОТ ПРЕДЫДУЩИХ?

Ввиду стартовых факторов, я стал художником материала — всегда работаю с фактурой. Ищу витальность, потому что в ней есть неподдельная жизнь. Любой студент может комбинировать материалы, но вывести это на музейный уровень — задача более сложная. Легко скатиться в китч, а сохранить накал страстей, свободу, энергию, но при этом выполнить всё в определенных материалах — к современному искусству много требований. В последние несколько лет я делал коллажи и комбинированные работы в музейном ключе, стараясь собирать их более плотно во всех смыслах.

Но то, что произошло в «Сводах» и фигурирует на выставке в «ГЭС-2», — это совершенно новый уровень и новый подход, потому что по моим меркам он супер-технологичный. Я всегда исповедовал идею о том, что хороший художник может работать с любыми вводными, с любыми стартовыми условиями и найти мудрое решение. Мой подход дадаистский и хтонический — налить лужу клейстера, бросить в нее палки, тряпки.

Но поворотный момент в моей судьбе произошел несколько лет, когда я работал над обложкой для журнала «Диалог искусств». Темой номера была «Еда». Я сделал множество маленьких инсталляций, используя для них контрастные, однодневные материалы, например, торт с сосисками. Мне так понравилась фотосессия, которую я провел, но было совершенно непонятно, как можно развивать этот потенциал, потому что это не выставишь — материал засохнет через два часа, потеряет форму, протухнет. В тот момент я подумал, что было бы круто это отсканировать и воплотить из мрамора или оникса, совмещая с чем-то сиюминутным, например, кошачьими волосами.

В «Сводах» передо мной открылось окно возможностей. Там были сканеры, принтеры, фризеры. Первым делом я притащил чемодан всякой всячины, которую собираю вообще по жизни, так сказать. И всё это сканировал несколько дней без остановки.

КАКИЕ ПОДХОДЫ И ИНСТРУМЕНТЫ ТЫ ИСПОЛЬЗОВАЛ ДЛЯ ПРОЕКТА, НАД КОТОРЫМ РАБОТАЛ В «СВОДАХ»?

Когда я поговорил с мастерами цехов, с профессионалами, которые занимаются оборудованием, представление о проекте стало более конкретным. Я понимал, что меня концептуально интересует переход из материального в нематериальный образ, который нам принесла цифровая 3D-эпоха. Меня волнует контраст между витальной жизнью, которая хлюпает, капает, пахнет, и тем, как она попадает в интернет, а потом в интернете материализуется в другом размере, материале, в других тактильных ощущениях. Затем этот путь можно провернуть обратно и опять материализовать. Меня больше всего интересует то, что в результате появляется некий невозможный предмет, который то ли нарушает законы физики, то ли разоблачает, что мы все в компьютерной игре, матрице.

Ты смотришь на выкорчеванный пень, из которого торчит изображение аниме-девочки, и понимаешь, что такого не бывает. Это сбой, текстуры съехали. Этот эффект с концептуальной точки зрения заинтересовал меня больше всего. Я хотел его добиться, чтобы казалось, что это невозможно и непонятно, что из чего: где курица, где яйцо, откуда ноги растут.

С технической точки зрения, соответственно, для меня было важно всё, что связано с 3D-сканированием, которое загоняет тлен в монитор. И, соответственно, все возможные средства, которые вываливают его обратно из монитора — ЧПУ-станок, который создает рельеф, робо-рука, которая фрезерует скульптуру, 3D-принтеры, которые просто печатают всё, что хочешь.

Еще я прикоснулся к мастерской шелкографии — эта серия стоит особняком от идеи перегонки из материального в нематериальное и обратно. Но, в принципе, она создана в той же стезе комбинирования. Я шучу, что шелкография там представлена как таблица Менделеева на стене. У нее вид научного пособия.

В «СВОДАХ» РАБОТАЕТ МНОГО МОЛОДЫХ ХУДОЖНИКОВ. ТЫ ЭТОТ ПУТЬ УЖЕ ПРОШЕЛ. ПОДЕЛИШЬСЯ КАКИМИ-ТО ЛИЧНЫМИ ВЫВОДАМИ?

Я понял еще довольно давно, что любой молодой человек, который окрылен мечтой и счастливой картиной будущего, верит, что когда станет большим и важным, то запросто всё уладит. Потом ты оказываешься всё выше и попадаешь в еще более кринжовые ситуации. Важно это принять и расслабиться — если вокруг тебя кринж, видимо, он есть в тебе и не зависит от внешних факторов.

Мой папа как-то привез из Москвы домой в Воронеж толстенный журнал про московское современное искусство, в нем были художники, грубо говоря, поколения моих родителей — Гутов, Осмоловский, Кошляков, Острецов. Я листал и думал: «Это живые классики, Олимп, их картины не дешевле 50 тысяч долларов, и они только на лимузине выезжают из дома за хлебом, наверное». Когда мне сказали, что у кого-то из них может не быть денег на аренду мастерской, то произошло крушение детских фантазий о радугах и единорогах. В такой момент думаешь: «А зачем я с этим связался и к чему стремился? Я же хотел попасть на Олимп, где нет проблем и носят на руках».

Мудрость, которую я пытаюсь давно транслировать, в том, что можно и нужно быть счастливым всегда: когда ты делаешь первую выставку на кухне, проводишь квартирник для пяти друзей, делаешь выставку в какой-нибудь захудалой галерейке в провинции. Всему свое время. Когда я участвовал в квартирнике в Воронеже, на который пришло пять человек, я думал о том, что это успех.

В 2024 году мы попрощались с Валерой Чтаком, помню, что читал его интервью в «Артхронике», где он говорил, что молодым художникам надо скорее переставать быть молодыми и становиться хорошими. Я это интерпретирую так, что молодого художника часто отличает от хорошего то, что он привык, что с ним говорят на языке снисхождения и скидок. Или пример студенческой выставки — хочется всё делать из мрамора, а предлагают из пластилина, и ты на это соглашаешься. Я иногда работаю со студентами и стараюсь апеллировать к тому, чтобы они делали работы не учебные, а сразу для музея, как будто мы завтра с ними поедем в центр Помпиду.

С другой стороны, не нужно ждать, что наступит другой период, потому что каждый следующий этап открывает дальше такую же дверь на следующую ступеньку. Как только ты сделаешь проект покруче, предыдущий тебе уже не будет казаться самым крутым. А потом еще должен быть покруче, а потом еще. В этом и есть секрет жизни, что так нужно двигаться, наверное, и как-то развиваться.

С ЧЕМ ТЫ СЕЙЧАС ЭКСПЕРИМЕНТИРУЕШЬ, ЧТО ДЛЯ ТЕБЯ САМОЕ ИНТЕРЕСНОЕ?

В 2018-м у меня был важный год — я переехал в мастерскую. До этого работал в деревне, у меня был самодельный ангар в качестве рабочего места. Построил его из железного навеса. Там всё делал и творил. Теперь у меня есть нормальное отапливаемое помещение, в котором сухо, и кошки не ночуют в картинах. И вдруг я неожиданно встал на промышленные рельсы. Столкнулся с тем, что самая главная крутая фишка не в том, что у тебя есть эти блага, а в том, что их наличие очень круто подстегивает к тому, чтобы быть более организованным. Начался день, аренда уже оплачена, в мастерскую едет ассистент. Лениться некогда, ты должен наперед придумать, чем заниматься — закупить материалы, подготовить инструменты, нарисовать схему, придумать систему заданий. Ты становишься директором самого себя. У меня комбинат, ЦКП и синдикат.

Мой ассистент Андрей Каратеев, с которым мы работаем около 5 лет, уже совершенно преисполнился в том, чем мы занимаемся. Он тоже стал современным художником, выставляется на ярмарках и в галереях. Прошел путь от человека, который вообще не мог понять, что тут творится. До того, что мне дает советы, как лучше делать мои работы. Я его слушаю, советы часто хорошие.

Это я к тому, что в таком режиме я просто стал записывать, что хочу сделать — у меня на столе лежит постоянно обновляемая тетрадь.

Я, как художник формы и во многом скульптор, в прошлом году протестировал в большом масштабе новую технологию с использованием стеклопластика, которая позволяет свободно работать с материалом. Также она отражает натюрмортный подход, о котором мы говорили. Этот метод позволяет мне создавать скульптуру, не заботясь о ее устойчивости, и задействовать любую фактуру — гипсовые фигуры орлов и коней, куски диванов, конструкции самого разного происхождения. Всё как по взмаху волшебной палочки каменеет, после чего можно хоть в поле ставить — простоит тысячу лет. Мечта.

Это подход, когда скульптуру не нужно вымучивать. Сидеть с долотом, как древний египтянин, молотком стучать, болгарками пылить, травиться чем-то. А просто обмотал связкой сарделек брусья измазанные в смоле с какими-то цепями, отвез на производство — и готово.

В ТВОЕМ ИДЕАЛЬНОМ МИРЕ КАК БЫ ТЫ ХОТЕЛ, ЧТОБЫ ЗРИТЕЛИ ВОСПРИНИМАЛИ ТВОИ РАБОТЫ?

Как в истории с натюрмортами — это некий невозможный предмет. Парадокс формы и содержания. И, конечно, я бы хотел, чтобы все офигели. Самую емкую формулировку в моем творчестве однажды дал незнакомый ребенок, который увидел мой стенд еще в 2017 году, он сказал: «Мама, смотри, как же так, это круто и крипово одновременно». Я это запомнил на всю жизнь, каждое слово как в молитве. Ни добавить, ни убавить. То есть он был удивлен противоречию житейского и предложенного мира. Инь и янь, день и ночь, всё уживается в одном месте. Кристально чистая формула.

Мне кажется, никто не понимает, что я предлагаю. Прошлым летом я сделал скульптуру, которая проехала несколько тысяч километров до Забайкалья и там была установлена. Мне хотелось, чтобы она выглядела как странная, непостижимая вещь, которая каким-то непонятным образом оказалась в красивейшем поле. Если выставлять работу в белом кубе, то это будет просто конфликт формы и содержания, формы и фактуры. А в природной среде накладывается еще одно противоречие — это пост-интернет объект, который вдруг оказался в заповедной, нетронутой, хтонической, первобытной степи. Только табуны диких лошадей проносятся иногда. И там торчит пост-интернет объект с покупками с Алиэкспресс и каким-то трэшем.

Однажды я понял отчетливо, что мое главное средство выразительности — это комбинирование. В мире, переполненном предметами, надо просто брать все готовое и собирать из этого. Я с детства любил художников, которые работали с очень разными материалами. Мне кажется, что в этом есть понимание мудрости жизни, когда ты можешь и рисунки делать, и перформансы показывать, и видео снимать, и бронзу лить. Значит, какой-то ключик нашел. И, конечно же, я люблю контрастный микс, когда на выставке есть и well done, и bad made. Для многих людей мой дебют в Москве был связан с железной скульптурой. Некоторые до сих пор думают, что я только с железками сижу. Хотя, например, выставка в «ГЭС-2» одна из немногих, где совсем нет моего классического железа.

Меня чрезвычайно интересует вопрос множественности факторов — иногда я себя мыслю как режиссера спектакля или кино, который выстраивает машину ситуативности. И, собственно говоря, название «Генератор счастливых случайностей», как называется моя выставка в «ГЭС-2», — это название моей стратегии. На мой взгляд, лучшее произведение это то, которое сделано случайно. Сюда относятся и все события, произошедшие в процессе работы, даже случайный мазок.

И, конечно же, как любителю реди-мейдов, мне тем больше нравятся произведения или находки, чем меньше я знаю о том, как это вообще появилось, что это вообще такое. Неведение — сладкое. Я бы с удовольствием все свои работы купил бы на барахолке. Подписался, выставил их и продал. Но, к сожалению, их там не продают. Я ищу безумные комбинации — крейзи-вещички на необъяснимой грани есть, но готовых комбинаций нет.

Самое интересное, конечно, это делегировать непредсказуемые решения, в которых есть зазор случайности. И особенно мне нравился прием в живописи — ангажировать чужую руку. У меня была одна ассистентка, которая рисовала прямо идеально, как мне хотелось. У нее так старательно получалось: достаточно наивно по цвету и по мазку. И мы очень много нарисовали с ней, то есть она рисовала картины, которые я потом дорабатывал. Помню, чьи-то дети-подростки приходили в мою мастерскую, вредные такие, и одна девочка говорит: «И как же вы называете после этого себя художником. Рисовали-то не вы, другой человек. Это же обман». Дорогая моя, извини меня, Нолан тоже не сам в Бэтмена наряжался. Примерно такая мораль.

С ОДНОЙ СТОРОНЫ, ТЫ ГОВОРИШЬ О СИТУАТИВНОСТИ, НО ПРИ ЭТОМ ЗА НЕЙ СТОИТ ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНАЯ КОНЦЕПЦИЯ. ПРО ТЕБЯ ПРИНЯТО ГОВОРИТЬ КАК ПРО АБСТРАКТНОГО ХУДОЖНИКА. КАКОЕ МЕСТО В ТВОИХ РАБОТАХ ЗАНИМАЕТ ЛОГИКА И ХОЛОДНЫЙ УМ?

Первое место, конечно. Этот подход работает нормально, если он осознанный. И, на самом деле, когда я работаю со студентами, то всё, чем мы занимаемся, это чередованием экстатической и аналитической фазы. Да, буквально. Три минуты ты — пьяный Джексон Поллок, три минуты — Дмитрий Гутов.

Вау-эффекты и манипуляции вниманием зрителя легко объясняются с точки зрения логики, но есть и фишки.

Буквально два года назад я заканчивал работы для выставки с дотошно сделанными сложными коллажами. В основе была живопись. А сверху я собирался приклеить здоровенные самодельные топоры, очень смешные, на барахолке купил. Живопись попросил нарисовать ассистента. Получилась посредственная композиция из каких-то пятен. На четыре с минусом. Но когда я туда топоры приделал, вышла бесподобная живопись. Я долго стоял, не мог понять, в чем секрет, как это работает, почему теперь мне так нравится именно живопись. Она выглядела восхитительной и интересной — какой мазок, какой цвет! А был просто отстой. И у меня родилась теория. Что наш мозг очень много достраивает, сильно перерабатывает и адаптирует ту информацию, которая попадает в глаза. Галлюцинация — это плохая адаптация. В этом случае внимание мозга было приковано к топорам, потому что держать их в поле зрения жизненно важнее, чем разглядывать цветные пятна. По моей теории, в этой комбинации на восприятие самой живописи остается очень мало внимания, блокируются доли мозга, и ты видишь, как живут твои мечты. Ты видишь то, что готов и хочешь увидеть. Он достраивает за тебя эту иллюзию. Возможно, это просто фокус, но это настолько круто. В этой же логике у импрессионистов персонажи более живые, чем на фотографиях, — есть зазор на достраивание этой подвижной картинки.

А ТЫ ПО-ПРЕЖНЕМУ СЧИТАЕШЬ СЕБЯ АБСТРАКТНЫМ ХУДОЖНИКОМ?

Если в 2008 году я себя позиционировал как абстрактный экспрессионист классического разлива, то сейчас это не совсем верный тезис. Все совпадения случайны. Смыслов ноль. Это территория, свободная от смыслов. Абстрактное искусство это когда мы взяли Кандинского и заменили в нем все пятна на фотожабы из ТикТока. А еще лучше на гифки. Это была бы нормальная современная абстракция.

Задаваясь вопросом, а какие работы сегодня делали бы наши любимые футуристы и авангардисты, они квадраты бы черные рисовали? Нет, конечно. Надо мыслить шире. Абстракция сегодня это шум, это ТикТок, если заменить в классической абстракции пятна на фигуративные образы — станет интереснее, ядренее, энергичнее и веселее.

КАКОЙ СТЕРЕОТИП ВОКРУГ ТВОИХ РАБОТ БОЛЬШЕ ВСЕГО НЕ ЛЮБИШЬ?

Когда сейчас кто-нибудь пишет, Горшков – представитель Воронежской волны. В 2008 году придумали термин «Воронежская волна» и в 2016 году был его излет. Где вы это откопали, какой волны. Напишите лучше, что я кумир поколений и ведущий художник страны.

Потом всё время ходят слухи, что найден и продается где-то поддельный Горшков. Я ни разу их не видел и теперь сам хочу экспериментировать с таким троллингом. Придумывать схемы, как включить других людей в производство своих работ, как все апроприировать. Жду не дождусь, когда уже наконец начнут меня подделывать. Это же так легко. Пошел на барахолку, купил картину, сказал: «А я подпишусь и превращу плагиатора в своего раба. Что он тогда скажет?»

КАК ТЫ ДУМАЕШЬ, КАКАЯ РОЛЬ У ХУДОЖНИКА В СЕГОДНЯШНЕЕ ВРЕМЯ?

Общественная функция современного искусства — это диалог и демонстрация того, что бывает и так, и иначе, что экспериментировать это нормально. Люди смотрят на современное искусство, потому что его главное отличие от условного классического в том, что оно предлагает человеку сформировать свое мнение и поощряет критическое мышление.

Все процессы арт-мира, которые мы созерцаем или являемся его участниками, это коммуникативные процессы, пространство диалога и публичной полемики.

У меня была гипотеза о том, что многие люди привыкли, что искусство должно быть шедевром, а сделать его должен гений. А если художник не гений, а то, что он сделал, не шедевр, — тогда это обман. Потому что в музеях висят шедевры, созданные гениями. А тут просто обычный Вася. Он обманывает, издевается.

Это как раз то, что хотелось бы исправить. Мне видится, что художник — двигатель прогресса, он придумывает идеи, смыслы, культурные коды, работает с пространством.

Работать на зрителя не очень благодарное занятие: он пришел и ушел. А вот работать на художника — это гораздо более интересное и благодарное занятие. Художник — это активный участник процесса, которому надо выставляться, он хочет, чтобы его работы увидели, он что-то предлагает. Я имею в виду тех, кто методично работает, мыслит стратегически. Если в Воронеже таких художников стало бы не 5, а 50, то город радикально бы изменился. Культурный ландшафт стал бы иным, и неминуемо появились бы люди, которые захотели бы с ними сотрудничать. Лучшее, что можно сделать для культурного образа города, это помочь новым молодым художникам встать на ноги.