Коллекция Анастасии Рябцовой

МАРИНА: С чего все началось? Кажется, что у вас очень много искусства дома! Помните, какая была первая покупка? Может быть, это была фотография?

АНАСТАСИЯ: Во-первых, это абсолютная неправда, что у нас очень много искусства, мне так не кажется.

МАРИНА: Ну как же! В материале с вашими дочерьми на The Blueprint кажется, что на каждой стене есть что-то огромное!

АНАСТАСИЯ: Действительно, стен не хватает. У нас много всего стоит по углам, потому что не хватает места. Но все равно мне не кажется, что искусства много.

МАРИНА: А много — это сколько?

АНАСТАСИЯ: Никогда не задавалась этим вопросом. Мне пока не много. Кажется, какого бы размера квартира ни была бы, все равно стен будет мало.

Трудно сказать, что было первой покупкой: мы любим искусство, это неотъемлемая часть нашей жизни и интерьера, как это примитивно ни прозвучит. По-моему это все начиналось с покупок фотографий в галерее Нины Гомиашвили «Победа», а потом… Потом все превратилось в приятную традицию. Например, живописную работу (Kelyne из Opera Gallery) Сергей подарил мне на рождение одной из дочерей, и постепенно мы стали часто обмениваться именно такими подарками — предметами искусства.

МАРИНА: У вас с мужем совпадают вкусы? Иногда бывает так, что дома оказываются две коллекции, каждую из которых собирает один из супругов.

АНАСТАСИЯ: Хочется верить, что да. Мы всегда обсуждаем покупки, и, если этот предмет искусства нам обоим нравится, решаем купить. Есть некоторые вещи, которые больше нравятся ему, есть те, которые больше нравятся мне. Но сильных противоречий у нас не возникает: все же нам вместе жить в этом пространстве.

МАРИНА: Интересно, в той съемке у вас много огромных работ.

АНАСТАСИЯ: Да, мне нравятся большие работы. Буквально недавно я с кем-то из моих детей обсуждала «Большую глину». Мы пришли к выводу, что у меня просто мания к гигантизму.

МАРИНА: Мне кажется, это еще и момент жизни фотографа. Я сама, честно говоря, очень не люблю, когда показывают маленькие фотографии. Чем больше размер фотографии, тем как-то больше она тебя захватывает.

АНАСТАСИЯ: При этом, кстати, я была у Нины Гомиашвили в ее галерее «Победа», когда она еще была не в ГУМе, а на «Красном октябре». И она показывала японского фотографа. Это были, наоборот, микроскопические работы, которые заставляли приближаться, рассматривать и гораздо больше времени проводить непосредственно рядом с собой. Это прием другого характера, но и также другой менталитет, другая культура.

МАРИНА: Скажите, а у вас есть ген коллекционера? Вы собирали коллекции в детстве?

АНАСТАСИЯ: Я вообще не люблю захламляться, если честно. Помню, когда нам начали дарить бессмысленные сувениры, я в какой-то момент их просто выкинула, потому что не люблю бессмысленность. Мне кажется, я никогда ничего не коллекционировала.

МАРИНА: А туфли?

АНАСТАСИЯ: Ну ладно, тогда так можно сказать и про очки. Я последние несколько месяцев вывезла две коробки очков, которые отдала в The Cult. Но это, мне кажется, профессиональная проблема, наследие стольких лет в модной индустрии. Это не коллекционирование. Я к этому отношусь более цинично.

МАРИНА: Вы задумывались, каким должен быть художник, чтобы вам понравиться? Может быть, использовать какие-то ключевые слова или ключевые темы, или что-то, напоминающее о вашей жизни. Какая должна быть работа, чтобы вы поняли — хочу ее купить, принести домой немедленно, прямо сейчас?

АНАСТАСИЯ: Единых критериев, честно говоря, нет. Мне нравится собирать непосредственно современное искусство, и именно тех современников, с которыми я общаюсь. Мне важно это чувство сиюминутности культуры, в которой ты живешь. Один мой близкий друг собирал «Бубнового Валета», Ларионова, огромные имена, и это было невероятно интересно — но мне хотелось иметь отношение именно к той современности, в которой я живу. К тем людям, которые вместе со мной ходят по одним и тем же местам. Как, например, Саша Паперно: она долго мне нравилась, и позже оказалось, что мы вместе выросли, а ее и моя мамы — ближайшие подруги. Мне показалось, в этом есть определенный символизм. В итоге у нас есть три Сашины работы. Также в нашей коллекции есть Матросов: выяснилось, что он близкий друг самой Саши Паперно, и она познакомила меня с ним. Позже я попросила Матросова сделать определенную работу, которую подарила Сергею на день рождения. Так что у каждой работы в нашей коллекции есть какая-то история.

МАРИНА: А еще у вас в коллекции есть Балкенхол?

АНАСТАСИЯ: Это, к сожалению, не та его скульптура, которую я бы хотела иметь в коллекции. Но на тот момент, когда мне ужасно захотелось купить его работы, мы смогли купить эту — на 15-летие нашей свадьбы. В тот момент его работ в продаже было не так много. Потом он приезжал в Москву с несколькими выставками, где я видела его более интересные работы, но на вторую такую серьезную покупку мы пока не готовы.

МАРИНА: Вы сказали, что у вас в коллекции три работы Паперно. И хочется спросить, какой же вы коллекционер: тот, которому хочется охватить больше художников или следить за творчеством каждого из них глубже?

АНАСТАСИЯ: Мне нравится следить за творчеством художников, но я также хочу, чтобы коллекция была разнообразной. Например, мне нравится, что мои девочки повзрослели, у каждой из них свой вкус, который развивается абсолютно в своей манере: то, что нравится им, иногда вообще не нравится мне.

МАРИНА: Я думаю, вкус — такая вещь, которая постоянно развивается вместе с нами.

АНАСТАСИЯ: Я абсолютно с этим согласна. Но бывает, сложно подавить в себе первую реакцию, когда видишь что-то, что идет вразрез с твоими представлениями о прекрасном. В любом случае, у нас есть семейный бюджет на украшение их комнат, и я даю им эту возможность.

МАРИНА: Это вообще супер классная история. У Анны Дюльгеровой сын, например, просит на все праздники искусство, и мне очень интересно, каким коллекционером он вырастет. Повод поразмыслить о семейных коллекциях.

АНАСТАСИЯ: Да, это такая дико интересная вещь, за которой хочется наблюдать.

МАРИНА: Сколько все-таки предметов у вас в коллекции?

АНАСТАСИЯ: Скажу честно, я никогда не считала. Просто некоторые вещи стоят в запасниках, потому что закончились стены.

На день рождения мне подарили бронзовую скульптуру маленького человечка Тани Бродач. До этого художница уже лепила нас: есть такая более интимная скульптура от художницы. А человечек из бронзы висит у меня около письменного стола и занимает большую стену, хотя на мой взгляд требует еще большей стены.

МАРИНА: Вы часто проводите смену экспозиции?

АНАСТАСИЯ: Пока редко, мне было все время немного болезненно это делать. Сейчас я думаю, что, может быть, зря так сильно ко всему привязываюсь. Но у нас есть, например, книга Ньютона, которую мы без конца открываем на разных страницах, и каждый день меняется экспозиция.

МАРИНА: Как у вас это устроено? Есть ли у вас какой-то план покупок? Или все стихийно происходит?

АНАСТАСИЯ: Совершенно стихийно. Хотя с появлением Cosmoscow мы внутренне решили, что в сентябре будем выделять на это бюджет. А обычно думаем, что просто не покупали давно, и если очень хочется, то можно купить.

МАРИНА: Есть ли у вас какой-нибудь автор мечты?

АНАСТАСИЯ: Сложно сказать. Наверное, хотела бы скульптуру Трейси Эмин. Долго хотела Виноградова с Дубосарским, и еще от этой идеи и мечты не отказалась. Мне их работы кажутся до сих пор актуальными, да и их влияние на современную культуру трудно недооценить. Так что они до сих пор в моем вишлисте.

МАРИНА: Есть ли у вас мечта, чтобы ваша коллекция когда-нибудь стала частью Пушкинского, или вы основали свой музей как Пегги Гуггенхайм?

АНАСТАСИЯ: Нет, у меня к этому абсолютно бытовой подход. И я не считаю себя великим коллекционером: это история про удовольствие и просто часть нашей жизни.

МАРИНА: Напоследок попрошу вас дать совет какому-нибудь начинающему коллекционеру, которому страшно к этому подступиться. С чего начинать?

АНАСТАСИЯ: С чего-то маленького, недорогого. Вот у меня есть классная фигурка Нади Лихогруд, мне очень нравится ее творчество. Мне кто-то про нее рассказал, и я влюбилась в ее работы. Но обязательно, выбирая произведения, старайтесь больше узнать про художника — так вы сможете выбирать не только объект, вырванный из контекста, но и автора, который их создает.