«Часто художники ждут некоего магического агента». Художница Маша Пангилинан о секретах успешной работы во Франции и мужском теле в своем искусстве

ТЫ РОССИЙСКАЯ ХУДОЖНИЦА ФИЛИППИНСКОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ, ПОСЛЕ ОБУЧЕНИЯ В РОССИИ УЕХАЛА В ПАРИЖ И СЕЙЧАС СТРОИШЬ СВОЮ КАРЬЕРУ ТАМ. КАК ВЛИЯЮТ КОРНИ НА ХУДОЖЕСТВЕННУЮ ПРАКТИКУ?

Все, у кого есть какая-то двойная культура в семье, сталкиваются с вопросами о своей идентичности. В России общественная дискуссия на тему ксенофобии и расизма пока что не очень развита и конечно это ощущается. Я сталкивалась с расистской агрессией или экзотизацией на протяжении всей моей жизни.
В профессиональной среде я скорее сталкивалась только с экзотизацией, которая была достаточно невинной. В Париже настолько мультикультурное общество, что ты просто теряешься в нем. Здесь я сталкивалась разве что с удивлением, поскольку не часто встретишь человека с русским и филиппинским происхождением одновременно.
В плане какого-то формирования, я бы не сказала, что на меня сильно повлияли корни. Я себя считаю, в первую очередь, русским человеком, я выросла в России, и мой папа никогда со мной не говорил на своем тагальском языке, он говорил на русском, я очень долго даже не осознавала что у меня не «славянская» внешность. Я не работаю над тематикой своей филиппинской или русской культуры. Хотя здесь очень много художников, которые именно работают над какой-то культурой своего происхождения. Это часто «красная нить» для них. Но этим летом я собираюсь работать над одним проектом, который связан с Филиппинами. Это будет мой первый художественный опыт по осознанию этой части своей идентичности.
Когда началась (здесь было слово, запрещенное законодательством РФ) — все напряглись, потому что была волна первого «кэнсэла». В тот момент, мне пришлось в первый и единственный раз столкнуться с проблемой того, что у меня русское происхождение. Я должна была участвовать в одной лекции и рассказывать про свое творчество. Помню, организаторы попросили меня написать дисклеймер о моем отношении: поддерживаю ли я (здесь было слово, запрещенное законодательством РФ) или нет. Мне показалось это дискриминирующим. Это был единственный инцидент в профессиональной сфере, где мне пришлось делать больше, чем другим художникам, которые участвовали в этом мероприятии.

В ИТОГЕ ТЫ НАПИСАЛА ДИСКЛЕЙМЕР?

Да, это было искренне, более того, я даже заняла там место.

ТВОЯ СЕМЬЯ СЕЙЧАС ВСЯ ЖИВЕТ В РОССИИ?

Да, моя мама живет в Москве. У меня две сестры, одна — архитектор живет в Москве, другая — театральный художник, сценограф, уехала в Бурятию, в Улан-Удэ. Она там уже достаточно долгое время работает в театре. Мой папа живет в Петербурге, мои сводные братья и сестры тоже живут там.

А КАК ДАВНО ТВОЙ ОТЕЦ ЖИВЕТ В РОССИИ? ТЫ СКАЗАЛА, ЧТО ПРОБЛЕМА КСЕНОФОБИИ ОСТРА ДЛЯ РОССИЙСКОГО СООБЩЕСТВА. КАК ОТЕЦ СПРАВЛЯЕТСЯ?

Вообще он приехал учиться в Советский союз в 18-19 лет и в итоге остался. Я бы не стала говорить за него, но знаю точно о нескольких эпизодах настоящей агрессии по отношении к нему. Где-то в нулевых, когда у нас были скинхеды, было несколько серьезных инцидентов.

РАССКАЖИ О СВОЕМ ОБУЧЕНИИ В РОССИИ. КАК ЭТО БЫЛО? И ЧЕМ РОССИЙСКОЕ ОБРАЗОВАНИЕ ОТЛИЧАЕТСЯ ОТ ЕВРОПЕЙСКОГО?

Я училась в Москве, в Суриковском институте на отделении монументальной живописи. Оглядываясь назад, я могу сказать, что это образование сформировало меня в плане навыков. Я работаю руками, я не концептуалист и не философ искусства. Мне нравится делать что-то мануальное, ремесленное. Думаю, искусство, в моем каком-то интуитивном понимании, это некая сакральная, интуитивная связь человека с материалом.

У меня было очень академическое образование. Я училась в институте под руководством таких настоящих старых академиков — советских признанных живописцев. Кому-то, конечно, очень благодарна, это были фанатичные люди, такие самоотверженные, пусть и со своей призмой и видением мира. Думаю, что травма советского времени сказывалась на них: многие жили в убеждении, что «за границей» какая-то вражеская территория и никогда принципиально не выезжали из страны. Я помню, это восприятие транслировалось на студентов. Все время обучения мы рисовали горшки, предметы, портреты, обнаженную натуру... В Европе такое образование сложно найти. Здесь людей учат мыслить и концептуально решать свою работу, продвигать себя, делать портфолио и готовить резюме в резиденции. Меня же научили именно ремесленному делу, остальному я училась и до сих пор учусь сама.

ЧТО ТЫ ЧАЩЕ ВСЕГО ОТРАЖАЕШЬ В СВОЕЙ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ПРАКТИКЕ?

Мне нравится рисовать тело. Это и есть основная линия моей работы. Всю свою сознательную жизнь я рисовала тело женщин: в детстве — «принцесс», затем — моделей в институте, которыми почти всегда были молодые женщины, а учителя — пожилые мужчины советской эпохи, которые и проецировали на их тело тот самый «male gaze». Также студенткам преподаватели могли сказать, что не готовы работать с замужними, потому что они все равно «не отдаются работе так, как надо», ведь им надо думать о семье. Все это сильно влияло на сознание студентов и студенток, по крайней мере, это точно сформировало мое желание рисовать мужчин.

В этой мизогинной среде во мне постепенно зрела нужда видеть мужчин в таком же свете, в каком меня всегда учили видеть женщин, то есть объектами созерцания — красивыми или некрасивыми, ранимыми, сильными или слабыми. Кем угодно, но не наблюдателями и создателями. В моей работе мужское тело и вообще мужской персонаж берет на себя все роли, в которых мы привыкли в нашей культуре видеть женское тело: купальщицы, «одалиски», греческие богини и библейские героини…

Весь груз истории искусств, с которым я выросла — создало мой изобразительный язык. Мои герои живут в искусственном, синтетическом мире, который я создала. Я назвала его paradise, это своеобразная карикатура на рай во всех монотеистических культурах. Рай, который я создаю, немного тревожный, в нем есть и мрачная сторона. Это пространство, где обитают все эти мужчины — уязвимые, ранимые и красивые. Они сосуществуют с единорогами и русалками, в пастельных, якобы «девчачьих» цветах, в перламутровых закатах.

Я также использую яркие, открытые, порой флуоресцентные цвета. Видимо, это тоже отчасти протест моему образованию, в котором был запрет на использование не смешанных, «открытых» красок из тюбика. Подводя итог, могу сказать, что московское образование сформировало меня, и я благодарна этой школе. Сложно предположить, каким стал бы мой художественный язык без этой академической базы.

ЧТО БЫЛО ПОСЛЕ ОБРАЗОВАНИЯ? КАК ТЫ ОКАЗАЛАСЬ ВО ФРАНЦИИ?

В Москве после института началась пост-дипломная депрессия, не было никакой профессиональной реализации или серьезной работы по профилю, я давала частные уроки рисования и работала на редких заказах по росписям. Не получалось как-то продолжить свое образование, да и не хотелось.

Совершенно случайно в поездке в Париж я встретила моего будущего партнера и со временем переехала во Францию, хотя никогда не планировала. Я долго не признавалась сама себе, что переехала и думала, что живу на две страны. Но так получилось, что большую часть времени я все же проводила во Франции, а в Россию, до последнего времени, ездила только на каникулы. У меня ушло 4 года на интеграцию: на изучение языка, на какой-то поиск профессионального сообщества. Это был сложный и болезненный процесс. Я не училась, но мне очень помогла арт-резиденция POUSH. Это место скорее уже для взрослых и сложившихся художников, а не студентов.
Конечно, обретение профессионального сообщества меняет все. Ты понимаешь, как все функционирует, как работают разные школы во Франции и в Европе, как складывается продвижение и общение с галереями и институциями. Всему этому опыту набираешься от общения с другими художниками, это очень ценно.

ТЫ УЖЕ УПОМЯНУЛА, ЧТО ПРОФЕССИОНАЛЬНОЕ СООБЩЕСТВО ОЧЕНЬ ВАЖНО ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ВНЕДРИТЬСЯ В АРТ-СФЕРУ. ТЫ МОЖЕШЬ РАССКАЗАТЬ, КАК У ТЕБЯ ПРОИСХОДИЛ ЭТОТ ПРОЦЕСС?

Мне кажется, это сильно зависит от твоей личности. Если ты очень хорошо умеешь общаться, у тебя нет языковых барьеров, то можешь понять, кто о чем сплетничает на вернисажах, какие люди и институции в сообществе имеют вес для развития карьеры. И уже в контексте можешь понять, с кем можно организовать визит в мастерскую и показать портфолио. Если ты интроверт и тебе сложно общаться, нужно подавать как можно больше заявок в резиденции и на премии.

В моем институте нас никто не учил подавать заявки или писать резюме — все были в совершенном неведении. В России я часто подавала одну заявку, ждала и думала: «Меня не приняли, ну все, я — непризнанный гений, а они не поняли моей идеи!». Во Франции коллеги художники научили меня подавать заявки не глядя. Смысл не в том, чтобы тебя отобрали, а в том, чтобы у жюри твое имя везде мелькало. Чем больше имя на слуху — тем эффективнее результат и тем больше возможностей. Мне кажется, подача заявок — эффективный метод, особенно во Франции. Здесь вообще очень много грантов и премий, художникам можно жить и зарабатывать. Нужно только работать над созданием своего имени и четкой линии в творчестве, нужно учиться писать тексты, мыслить и оформлять визуальный поток в какую-то связную текстовую форму, уметь развернуто говорить о своем искусстве на разных языках. Многим тяжело работать с этим, все хотят писать картины в мастерской и все. К сожалению, 50% времени занимают ответы на мэйлы, отправка заявок, подготовка отдельных текстов и файлов под каждую премию. Это тяжелая работа, и часто ее не хочется делать, но нужно учиться. Это мой основной совет.

А КАКОЙ БЫЛА ТВОЯ ПЕРВАЯ ВЫСТАВКА ВО ФРАНЦИИ?

Академия изящных искусств устраивала премию по рисунку, и я просто подала заявку и сделала специально работу. Это было в 2015 году, и меня отобрали на участие в этой выставке. Тогда я почти не говорила на французском, не ощущала себя частью сообщества, на тот момент такое событие было первой маленькой победой, неким признанием этой страной. Также в первые годы я делала выставки прямо у себя дома.

НА ТАКИЕ ДОМАШНИЕ ВЫСТАВКИ ТЫ ПРИГЛАШАЛА СВОИХ ДРУЗЕЙ ИЗ РОССИИ И КОГО-ТО ИЗ ФРАНЦУЗСКОГО АРТ-СООБЩЕСТВА?

Да, там были мои друзья из России и знакомые, которых просто встретила во Франции. Это был хороший опыт, который я получала в новой стране, училась говорить о своей работе, но при этом в более комфортной и знакомой обстановке.

Позже была первая групповая выставка в галерее в Маре. Это галерейный район Парижа, выставка проходила во время самого первого локдауна. Я была очень довольна. Потом у меня была череда групповых выставок. А в этом году — первый персональный проект.

А ТЫ СЕЙЧАС ПРЕДСТАВЛЕНА КАКИМ-ТО ГАЛЕРЕЯМИ В РОССИИ?

Когда жила в России, то была представлена в паре онлайн-галерей. После переезда я сконцентрировалась на французской арт-сцене и стала искать публику здесь, поэтому сейчас в России у меня нет представительства.

НАД ЧЕМ ТЫ СЕЙЧАС РАБОТАЕШЬ?

Как я уже сказала, у меня есть серия Paradise, над которой я работаю несколько лет. Я чувствую, что еще не исчерпалась в этой теме. Последнюю серию я сделала для моей выставки в апреле, там 13 холстов. Сейчас продолжаю развивать тему «уязвимого мужчины», о которой я уже упоминала. Я также сделала инсталляцию для моей последней выставки — скульптуру мужчины в полный рост в беззаботной спящей позе, запутавшегося в простынях, который не подозревает, что может что-то произойти. Я назвала ее «Сон Адама». Мне хотелось создать у зрителя впечатление, что он попадает в чье-то интимное пространство. Интересно, что люди испытывали шок и неловкость от того, что это было именно мужское тело, а не привычное женское. Мы привыкли видеть женщин в каких угодно позах, видеть их объектами кажется нам нормой. А мужчина в этой уязвимой позиции заставляет задуматься и пересмотреть наше образование и среду, в которой мы выросли. Хочу продолжать работать над этой темой, потому что чувствую, мне еще есть что сказать.

СЕЙЧАС ОЧЕНЬ МНОГО КТО УЕЗЖАЕТ ИЗ РОССИИ. С ЧЕГО НАЧАТЬ ХУДОЖНИКАМ, КОТОРЫЕ ХОТЯТ ОСВОИТЬСЯ В ДРУГОЙ СТРАНЕ?

Я помню, как была сама в этой роли, когда ты потерян и вокруг нет никакого профессионального сообщества. Я просто ходила в район Маре, где находятся все большие и важные галереи. Они устраивают вернисажи почти в один день. Летом во Франции все уходят на каникулы, но в сентябре все как раз открывается. Если ты приехал вообще без контекста, то всегда интересно посмотреть и сложить какое-то свое представление об арт-сцене.

Скажу честно, я заставляла себя ходить на эти вернисажи, но общаться было сложно. Это тяжело, но всегда будет плюсом. Во всех галереях обычно лежат буклеты про разные арт-центры, кто с кем сотрудничает и работает. Есть даже приложения, где есть весь список галерей, и ты можешь идти по карте от одной к другой.

Если хочется ускорить процесс, то нужно начать с арт-резиденции. Лучше подготовиться и найти заранее те резиденции, с которыми хотелось бы поработать.

Хотелось бы добавить еще один совет по поводу настроя. Я не знаю как сейчас, но в мое время у нас был какой-то культ идеи бедного художника и когнитивное искажение о несправедливом мире, что ты с какой-то горечью смотришь на успехи других людей, которые тебе кажутся не заслуженными. Мне кажется, нужно сразу как-то поменять оптику, это сильно сэкономит время. А еще необходимо понять — нужно заниматься административной работой, и это огромная часть карьеры. Об этом мало говорят, я об этом не знала, поэтому много времени потратила на это пост-институтское депрессивное состояние. Часто художники ждут некоего магического агента, который будет делать все за них, но это происходит редко. Мне кажется, многое начинает двигаться после этого осознания.