Где создается красота: в мастерской Никиты Пирумова в Нижнем Новгороде

СКАЖИ, Я СЕЙЧАС РАЗГОВАРИВАЮ С НИКИТОЙ ПИРУМОВЫМ, ВЕРНО? ЭДУАРДА КИПЯТКОВА И БОРИСА НОЙМАНА СЕГОДНЯ НЕ БУДЕТ?

Да, сейчас с Никитой!

РАССКАЖИ, КАК РОДИЛИСЬ ЭТИ СУБЛИЧНОСТИ, КАК ОНИ ПОМОГАЛИ ТЕБЕ В РАБОТЕ И ГДЕ ОНИ СЕЙЧАС?

Я работал с двумя альтер-эго, первое из которых — Эдуард Кипятков. Для меня это образ маргинала и неудачника, отчасти вдохновленный художником Генри Дарджером — основоположником ар-брюта. Он был абсолютно неизвестен, прошел очень тяжелый путь — почти всю жизнь проработал санитаром в католической больнице, имел серьезные проблемы с ментальным здоровьем, а все, что дошло до наших дней, было найдено незадолго до его смерти. Всю свою жизнь он писал и иллюстрировал книгу о войне детей-рабов против жестоких поработителей.

Этим человеком отчасти вдохновлен образ Эдуарда Кипяткова. Я пытался примерить на себя роль художника-неудачника: представлялся его именем, фантазировал, как он выглядел и какое искусство делал. Эдуард занимался живописью и графикой. В некотором смысле это архетипический образ взрослого художника, немного застрявшего в модернистском представлении об искусстве. Он выпустился из театрального училища Нижнего Новгорода в 1970-е годы, потом работал в театре юного зрителя, откуда после ковида был уволен и вскоре скончался. Согласно мифу, все работы принесла его супруга Зинаида Сахарова. Они были представлены на его единственной выставке, которая оказалась и посмертной, — я убил это альтер-эго. Был представлен и старый стол, который мы вынесли якобы из его дома и на котором я гвоздем выцарапал выдуманную биографию. Вся эта история — смесь определенной доли иронии и серьезного подхода к созданию образа и мифологии художника.

После смерти первого я начал работать с другим альтер-эго — Борисом Нойманом. Это был полный отказ от всякого изображения — от того, что можно нарисовать, слепить, сфотографировать, приклеить — и уход в радикальные акционистские и перформативные практики. Борис Нойман в конечном итоге пропал без вести. Однажды он может вернуться, хотя я понимаю, что в нынешних условиях заниматься тем, чем занимался Борис, не получится.

ИНТЕРЕСНО, ЧТО КАЖДОЕ АЛЬТЕР-ЭГО СВЯЗАНО С НАБОРОМ МЕДИУМОВ. НАСКОЛЬКО ЭТОТ ПЕРИОД ЭКСПЕРИМЕНТОВ БЫЛ ВАЖЕН ДЛЯ ТВОЕЙ НАСТОЯЩЕЙ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ?

Весь этот опыт не был забыт. Многое из того, что я вынес из прошлых практик, даже самых далеких друг от друга, так или иначе присутствует в моей работе сегодня.

Например, мне сложно назвать себя живописцем. Если наблюдать за тем, как я работаю за холстом, то это больше напоминает перформанс или шаманский обряд. Чистой живописью это, конечно, сложно назвать.

Сейчас я работаю с лирическим героем, в новом проекте это девочка-подросток. Это уже не альтер-эго, но некоторая ширма, через которую я могу говорить.

В ОДНОМ ИЗ СВОИХ ИНТЕРВЬЮ ТЫ УПОМИНАЛ, ЧТО ОГРАНИЧЕНИЕ В МЕДИУМАХ СВЯЗАНО С ПРЕВРАЩЕНИЕМ СОВРЕМЕННОГО ИСКУССТВА В ИНДУСТРИЮ, ГДЕ НУЖНО ДЕРЖАТЬ ЛИЦО И ИМЕТЬ ЧЕТКИЙ ОБРАЗ ХУДОЖНИКА.

Да, в случае с альтер-эго — это было первое прощупывание медиума, с которым я буду работать. Если ты представляешь себя самостоятельным художником и, особенно, работаешь с галереей, то можешь позволить себе значительно меньше экспериментов. Будет странно, если сегодня ты занимаешься живописью, а завтра говоришь, что больше не пишешь и теперь уходишь в перформанс. Это был опыт активного эксперимента: многое хотелось попробовать и я давал себе максимальную свободу действий.

КАКИМИ БЫЛИ ТВОИ САМЫЕ ПЕРВЫЕ ШАГИ В ИСКУССТВЕ?

У меня был достаточно классический путь: художественная школа, потом театральное училище, где я учился на сценографа. Изначально я хотел поступить в Академию Художеств и писать картины, но уже на втором-третьем курсе понял, что это абсолютно не отвечает моему представлению о занятии искусством. Чувствовалось, что это не то, чем должен заниматься художник в сегодняшнем мире. После этого начался период экспериментов. И, наверное, художником себя осознал уже после февраля 2022 года. С этого момента я понял, что обратного пути нет.

ТЫ СЕЙЧАС НАХОДИШЬСЯ В РЕЗИДЕНЦИИ ЦСИ ТЕРМИНАЛ А. РАССКАЖИ, КАКАЯ У ВАС ТАМ АТМОСФЕРА, КАК СТРОЯТСЯ РАБОЧИЕ ПРОЦЕССЫ И ДРУЖЕСКОЕ ОБЩЕНИЕ?

Не знаю, насколько это можно назвать резиденцией. Я сотрудничаю с галереей Марины Гисич, а в Терминале у меня скорее мастерская. Меня сложно назвать художником Терминала, как, например, других резидентов, которые здесь работают и делают выставки. Думаю, что я просто в тусовке.

Мне удобно в Нижнем Новгороде. Это активно развивающийся город, в котором люди, занимающиеся административными вопросами, сами коллекционируют современное искусство. Они ходят на выставки, активно интересуются процессом и готовы поощрять инициативы. Даже сама жизнь в Нижнем значительно дешевле, чем в Москве. Очень удобно, что ты можешь сконцентрироваться на работе, сделать проект, а потом быстро сесть на поезд и через три часа оказаться в центре Москвы.

Два года назад моим последним местом работы был оперный театр. После этого художественная практика стала моим основным занятием, которому я посвящаю все свое время.

КАК ВЫСТРОЕНА ТВОЯ РУТИНА? ПОЛУЧАЕТСЯ ЛИ СОБЛЮДАТЬ БАЛАНС МЕЖДУ ЖИЗНЬЮ И РАБОТОЙ?

Сложно сказать, потому что я не хожу в мастерскую как в офис, где нужно выполнять определенные задачи. Иногда это может быть процесс собирательства и накопления. Я могу бесконечно гулять, пить кофе, курить сигареты со своими коллегами или сидеть в интернете, изучать работы других художников и искать референсы, напитываясь чем-то, что потом станет картиной.

С другой стороны, бывают такие дни, когда прихожу в мастерскую утром и выхожу ближе к ночи, весь пропахший скипидаром, растворителем и испачканный в краске. Нет никакой методики, это всегда новый процесс.

ВЫХОДИТ, ЧТО У ТЕБЯ СКОРЕЕ СТИХИЙНЫЙ ПОДХОД К РАБОТЕ, НЕЖЕЛИ ДИСЦИПЛИНИРОВАННЫЙ?

Я стараюсь относиться к рабочим процессам более дисциплинированно, насколько это возможно. Иногда сажусь за холст и понимаю, что мне совершенно нечего сказать. Такое бывает, поэтому мне важно копить опыт — общаться с интересными людьми, куда-то ходить и заниматься не только искусством. Основная работа происходит даже не руками, когда рисую, а чаще всего тогда, когда бесцельно слоняюсь по городу и думаю, зачем вообще занимаюсь этим.

В ТВОИХ ПОСЛЕДНИХ ЖИВОПИСНЫХ РАБОТАХ ЧУВСТВУЕТСЯ ЭСТЕТИКА ХОРРОР ФИЛЬМОВ С СОПУТСТВУЮЩЕЙ ЕЙ МРАЧНОСТЬЮ И АТМОСФЕРОЙ НАГНЕТАНИЯ СТРАХА НАРАВНЕ С СМИРЕННЫМ И ПРОСТОДУШНЫМ ОЩУЩЕНИЕМ ОБЫДЕННОСТИ. ЧТО ТЫ ТАКИМ ОБРАЗОМ ПЫТАЕШЬСЯ СКАЗАТЬ?

В этом году я начал проект, который называется «Ширма безопасности». Мы уже говорили про мой театральный бэкграунд. Я раньше все время его стеснялся и избегал, а сейчас пришел к тому, что этот опыт надо использовать. В новом проекте я отсылаю к театральному термину «противопожарный занавес». Это гигантский металлический лист, который падает на сцену в момент задымления и не дает пожару распространиться. Остается пространство сцены, — какие-то красивые декорации, бархатные занавесы — оно остается нетронутым. Технические помещения полностью выгорают, но люди спасены, театр сохранен — есть в этом некий мотив жертвы.

Я работаю с этим выжженным пространством, обратной стороной глянцевой истории. Туда я интегрирую лирического героя: девочку-подростка, которая не сумела скрыться за занавесом безопасности. Меры предосторожности не сработали вовремя.

Используя живопись, графику и объекты, я рассказываю о ней и в этой истории меня больше всего, наверное, интересуют психологизм и биография героини: фрагменты ее детства, подростковый период. Конечно, это собирательный образ подростка, который в какой-то момент свернул не туда. Здесь очень много болезненной сексуальности, обожженной плоти.

ДЛЯ МЕНЯ СЕЙЧАС СТАЛО ОТКРЫТИЕМ, ЧТО В ТВОИХ АБСТРАКТНЫХ РАБОТАХ ВСЕГДА ЕСТЬ НАРРАТИВ И НЕКАЯ СИСТЕМА ПЕРСОНАЖЕЙ. КАКОЕ-ТО ВРЕМЯ ТЫ ДЕЛАЛ МОНОХРОМНЫЕ ЖИВОПИСНЫЕ ПОЛОТНА, А ПОТОМ НАЧАЛ УСЛОЖНЯТЬ ИХ ДЕКОРАТИВНЫМИ ЭЛЕМЕНТАМИ: ПРОСТЫНЯ, КУКЛА, МЯГКАЯ ИГРУШКА, ДАЖЕ ФОТОГРАФИЮ ДОБАВЛЯЛ. МОЖНО ЛИ СКАЗАТЬ, ЧТО СЕЙЧАС ТЫ РАБОТАЕШЬ НАД КАРТИНОЙ КАК СЦЕНОГРАФ?

Да, я сейчас пришел к более театральному подходу, нежели станковому или строго живописному. Это делает историю более насыщенной, потому что, на мой взгляд, просто живописью странно сейчас заниматься. Конечно, можно, но у меня это не очень хорошо получается. Поэтому мне на помощь приходят разные вещи, которые я могу комбинировать в своих работах. Они добавляют новые оттенки смыслов.

КАКОЙ ГЛАВНЫЙ ЭЛЕМЕНТ ИЛИ ПРИЕМ ТЫ ПЕРЕНЕС ИЗ ТЕАТРА В СВОЮ ХУДОЖЕСТВЕННУЮ ПРАКТИКУ?

Думаю, что самым важным для меня оказался опыт работы с материалами: какой клей нужен, чем смешать и что из этого выйдет. На первом курсе у нас было задание по работе с мусором: однажды нам сказали, что из всего мусора, который мы сможем найти в центре города, нужно сделать, например, костюм. Двадцать первокурсников выходили шариться по всем помойкам центра Нижнего Новгорода, возвращались через час и начинали работу. В таких условиях учишься проводить параллели, выстраивать работу ассоциативно. Допустим, какая-то бутылка похожа на шапку — по такой механике и выстраиваешь образ. Единственное, твой рабочий материал — это мусор, из которого нужно составить что-то внятное. Такая практика помогает нестандартно смотреть на привычное. Мне кажется, все театральное образование на этом и построено.

Я ЗАМЕТИЛ, ЧТО ДЛЯ ТЕБЯ ОЧЕНЬ ВАЖНА ТКАНЬ. ХОЧЕТСЯ СКАЗАТЬ, ЧТО ТЫ РАБОТАЕШЬ С НЕЙ КАК С ИНСТАЛЛЯЦИЕЙ. В КАКОЙ МОМЕНТ ЭТО ПРОИЗОШЛО И ПОЧЕМУ ОНА ЗНАЧИМА ДЛЯ ТЕБЯ?

В основном я использую простыни. Возвращаясь к опыту работы с мусором: ты начинаешь выстраивать ассоциативные ряды и логические связи. Во многих моих работах простыни стали элементом истории, очень личным и интимным. Как правило, они прожженные, испачканные или хотя бы скомканные. В новом проекте простыни — отражение внутреннего мира героини-подростка. Может быть, ее в чем-то болезненная сексуальная история, связанная с пубертатом.

ТВОИ ПОРТРЕТЫ БЕЗ ЛИЦА ВЫЗЫВАЮТ АССОЦИАЦИЮ С ФРЭНСИСОМ БЭКОНОМ И МАРЛЕН ДЮМА. СКАЖИ, ЭТИ КОНТЕКСТЫ УЛАВЛИВАЮ Я, КАК ЗРИТЕЛЬ, ИЛИ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО БЫЛО СИЛЬНОЕ ВЛИЯНИЕ? ВАЖНЫ ЛИ ДЛЯ ТЕБЯ ЭТИ ХУДОЖНИКИ?

Да, они произвели на меня большое впечатление в подростковом возрасте. Самым большим открытием оказались венские акционисты, а потом уже Фрэнсис Бэкон, Марлен Дюма, Роджер Баллен, Генри Дарджер, которого я уже упоминал. Эти авторы привели меня туда, где я сейчас нахожусь. Возможно, мы близки чем-то в восприятии мира, в темпераменте.

МЫ УПОМИНАЛИ СЕГОДНЯ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ЗАРУБЕЖНЫХ АВТОРОВ. СКАЖИ, ЕСТЬ ЛИ РОССИЙСКИЕ ХУДОЖНИКИ, КОТОРЫЕ ВАЖНЫ ДЛЯ ТЕБЯ?

Ныне живущие художники, за которыми я сначала активно следил, а потом мы стали хорошими друзьям: Егор Федоричев, Вадим Михайлов, Саша Цикаришвили и, наверное, Алина Глазун.

ЕСТЬ ЛИ У ТЕБЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ОБ ИДЕАЛЬНОЙ ВЫСТАВКЕ? КАК ОНА МОГЛА БЫ ВЫГЛЯДЕТЬ?

27 июля у меня открылась собственная pop-up галерея — первые проекты курирую я. Дальше хотелось бы привлекать молодых специалистов, у которых, возможно, еще даже не было такого опыта. Мне бы хотелось, чтобы эта инициатива продолжала функционировать и развиваться и без меня.

Эта галерея работает на базе Терминала А. Им по наследству достались большие стеклянные кубы, где, по задумке, должны были проводиться безопасные свидания или дружеские ужины во время ковида. Идея в том, что ты приходишь в заранее бронируемый стеклянный куб, площадь которого около пяти метров, и оказываешься в месте, защищенном от заражения вирусом. Пандемия закончилась, а кубы остались. Я подумал, что из этого можно сделать передвижную мини-галерею. Первый проект реализован с Малышками 18:22. Мы открыли галерею их выставкой на тему идеального свидания.

Думаю, что следующим авторам, которые будут работать с этим пространством, даже не обязательно приезжать. Я как человек с театральным образованием могу делать все по эскизам художников.

Что касается выставки мечты как художника, то я очень хочу сделать проект про блокадный Ленинград. Меня многое связывает с Петербургом, а сам образ города сложился именно через изучение истории блокады. Я много об этом думал, когда еще жил там, переживал эти моменты как откровение для себя. Уже упоминал, что главный мой интерес в искусстве — это человек. Поэтому, наверное, я бы хотел посмотреть, как он проявляет себя в таких условиях и что выносит из этого уничтожающего опыта.