«Обращение к пустоте — это тоже некий медиум». Марья Дмитриева о своей выставке в галерее Anna Nova

ПОЛИНА: Мы находимся на третьем этаже галереи Anna Nova, где 3 марта открылась твоя выставка «The peace is too fragile». 24 февраля, за неделю до запланированного открытия, начались военные действия, и мы отложили все публичные мероприятия, в том числе и вернисаж выставки. Тем не менее, мы завершили экспозицию, и сейчас она работает в приватном режиме.
Мы чувствуем необходимость обсудить с тобой сложившуюся ситуацию и наши дальнейшие действия, обозначить жизненно важные принципы. Основной вопрос, которым задаются в художественном сообществе в последнее время: «Можем ли мы сейчас говорить об искусстве?». Одни считают, что это необходимо, ведь если этого не делать, будет только хуже. Другие — пишут манифесты и отказываются «говорить» или участвовать в художественных практиках принципиально.
Как думаешь, как мы можем говорить об искусстве сейчас и нужно ли это?

МАРЬЯ: Мне кажется, сейчас мы находимся на той стадии, когда катарсис «недослучается», застывая в точке перед своим разрешением. Будто в лимбе катарсиса. Мы приспосабливаемся к новому зрению: здесь все видно четче, объемнее, в целом, мы словно поменяли среду существования. Тело начинает чувствовать очень остро не только снаружи, но и изнутри. Я за эти две-три недели поняла, как болят вены, как могут отниматься ноги. То есть тело начинает сообщать, что ты должен очнуться, что ты настоящий. Необходимо обращать на это внимание.
Говорят же, что человек очень быстро адаптируется к негативному, но сейчас, в момент перед нанесением этой брони, наступает «тонкий» период серьезного вчувствования, сочувствия и сопереживания. Появляются какие-то символы и знаки, которые окружают тебя повсюду.

ПОЛИНА: Получается, проживание каждого момента или ситуации становится более концентрированным?

МАРЬЯ: Я называю это ощущение «спаданием рогового слоя». Такое случается, например, в моменты встречи с невероятными произведениями искусства. Для меня так работает кино. Это бывает редко, но в какой-нибудь пронзительный момент я могу заплакать, словно я увидела некое ангельское явление. Я понимаю, что меня не задавили, это не манипуляция, но нашлась такая точка, через которую до меня дотронулась эта ясность. И вся чешуя схлынула. И ты становишься таким тонкокожим. Мне это помогает сохранять чувство «воплощенности» себя: можно взрослеть, черстветь, но всегда есть надежда, что найдется та самая точка, которая снова тебя очистит.

Сейчас, возможно, происходит что-то похожее, но как бы в замедленной съемке. Нахождение во владениях искусства, общение с ним — это поле фантазии. Как воспринимать произведения искусства, когда новости убеждают нас, что здесь нет места для фантазии, а есть только страшная реальность?
Вокруг столько версий реального, что контакт в символическом поле фантазии оказывается гораздо короче. Это естественно: один из способов выжить и выразить свое реальное через себя. Из последних примеров: мы со знакомыми собрались на кухне, вроде бы разные люди, не сказать, что близкие друзья. Но я понимаю, насколько изменилось расстояние наших ответов. Нам гораздо проще говорить на темы, которые мы, может быть, и не обсуждали раньше. Снимается какая-то мишура и хочется просто быть ближе к друг другу.

ПОЛИНА: Это состояние, которое одновременно является более очищенным и процессуальным, получается фиксировать каким-нибудь образом? Отслеживаешь ли ты его в художественной практике?

МАРЬЯ: Лукавить не буду, у меня не было желания сформулировать свою позицию, влезать в какие-то декларации через визуальное. Например, в сторис инстаграма или в других социальных сетях. Непосредственная реакция и фиксация в самом актуальном виде могла бы выглядеть так. У меня, наоборот, было чувство, что чем больше штормит и чем больше турбуленция, тем надо ниже прижаться к поверхности и наблюдать. Заниматься присущим. Отвечать тем языком, которым владеешь. Последнее, что я делала перед началом военной «спецоперации» — дописывала свою живописную работу в ночь с 22 на 23 февраля.

Это было не то чтобы автоматическое письмо, но поступательное продумывание нарратива. Это было то, что я чувствую и вижу. Уже тогда я видела, что в этой работе присутствуют два персонажа, которые будто встречаются перед входом в какую-то пирамиду, или это вид изнутри. Может быть, это некая платоновская пещера, которая определяет удобное для восприятия бытие, и они договариваются о том, на что похожи тени на ее стенах, заранее предполагая, что никогда оттуда не выйдут.

Стало не по себе от того, что мои рассуждения каким-то образом трансформировались в реальность. Мы сейчас тоже во многом молчаливо договариваемся друг с другом: что делать с искусством? Как с ним работать? Продолжать свою практику или временно отложить? Но вроде бы это твоя жизнь, и как ее можно откладывать?
Интересное мнение, которое меня особенно поразило: будто бы мы все в один день оказались в 1983 году. Я на стуле подпрыгнула, ведь родилась в этом году. Тогда я подумала: «Что? Опять?». Для меня это было каким-то особым мистическим посланием. То же касается моей выставочной деятельности, которая у меня, скорее, потусторонняя. После презентации каталога с графикой в WöD — наступила пандемия. Я, конечно, не обижаюсь на реальность и стечение обстоятельств, но вопросы к фатуму, безусловно, возникают.

У меня было ощущение, что этой выставке не суждено случиться. В новых обстоятельствах и в это время. С учетом прошлого и отсутствия у меня склонности к сиюминутной мобилизации для придумывания нового, я сразу поняла, что не смогу сделать абсолютно другой проект. Я пыталась понять, зачем должны встретиться работы из разных периодов, что это будет и к чему. И в наступивших/наступающих, непрерывных обстоятельствах, ошеломляющего переворота, мои сомнения только усиливались. Когда друзья, которые уехали так скоро, спрашивали: «Как ты?», а я говорила, что делаю выставку, они отвечали: «Марья, выставки не должно быть». Для меня было странно и горько, что формируется такое отношение.

ПОЛИНА: Ты ответила себе на вопрос «зачем»?

МАРЬЯ: Я в тот же день написала стейтмент, чтобы обрисовать рамку, через которую как-то можно удержать внимание и спокойствие.

ПОЛИНА: Нас очень вдохновляет твоя выставка в галерее. Она дает силы всему коллективу, умиротворяет и становится некой пространственной отдушиной. Давай поговорим про произведения, представленные в рамках этого проекта.

МАРЬЯ: Тут есть моя самая старая работа, примерно 2011 года. Белая нить, формирующая субъективную планету из случайных вещей, обрывков и аллюзий.

ПОЛИНА: Удивительно, как работы из прошлых проектов встраиваются в диалог с новыми в пространстве Collectors Lounge. Хочется определить некий ретроспективный характер этой выставки, ты как к этому относишься?

МАРЬЯ: Я хотела рассказать, как возможно принимать те периоды, которые прошли, и те работы, которые состоялись давно — в одном пространстве. Не очень понятно, как к этому относиться в такой ретроспективной экспозиции. Я поняла, что после монтажа выставки мне стало гораздо легче. Это не то чтобы экспозиционная терапия, ведь открытия у выставки не случилось, но все равно была некая выгрузка смыслов из себя: переживаний, этапов, слоев, которые буквально в виде коллажей и сублимируются. Это то, зачем нужно сегодня работать. Не знаю, как объяснить, но это не терапия.

Моя сестра выложила фотографию с голубым небом и белым снегом, где на переднем плане таяла сосулька. Подпись гласила: «Nature still follows it’s plan». У природы по-прежнему свой план. Особенно это заметно, когда ты пребываешь в городской среде, а потом выезжаешь загород и начинаешь всматриваться в каждую травиночку, в каждого муравьишку. Понимаешь, насколько это все непреходящее. И в этом смысле, мне кажется, при взаимодействии с искусством, может это пафосно звучит, но ты подключаешься к этому непреходящему. Дело не в том, что мое искусство как-то особо заряжено. Нет. Просто это такая зона комфорта и умиротворения. Целительная вещь.

ПОЛИНА: Расскажи про свой дебютный проект в галерее Anna Nova «Пустое место», который состоялся почти 11 лет назад. Несколько работ из этого проекта сейчас представлены здесь. Как ты смотришь на себя сквозь призму времени?

МАРЬЯ: Этот проект я делала практически сама и интуитивно. За него я получила большое количество критики. Не обошлось без Фрейда. Я проходила экспериментальные сеансы психоанализа для того, чтобы вытащить из себя художественные образы или как-то сформулировать их. Конечно, это была история о признании фигуры отца, о борьбе с ним, его взгляде на меня. В том числе о персонаже внутри, который критически оценивает все, что ты делаешь. На выставке были написаны черной тушью белые стихи на простынях. Таким образом, прямая речь заполняла пустое место. Сама форма может быть понята как чистое ничто. То есть, я наделила себя голосом через эту выставку.

ПОЛИНА: Расскажи про портреты на этой выставке, ведь один из них был отобран в коллекцию Русского музея.

МАРЬЯ: Портреты были связаны с погружением внутрь себя. Я просила друзей позировать с закрытыми глазами, медитировать, но не засыпать, а наоборот — максимально присутствовать со мной. Сначала рисунок с натуры, затем наполнение фигуры живописной пластикой. Вырванные из глянца страницы, залитые всеми оттенками телесности, служили для меня цветовыми палитрами. Изображение фигуры, в свою очередь, заключалось в объятия символического пространства, которое я собирала на основе ассоциаций от нашего взаимодействия с портретируемым. Так что техника тотального заполнения холста началась у меня именно с портретов. Будто через моих героев просачивается их чувственная суть и разливается под мозаикой. До этой серии я делала коллажи, скорее, более дизайнерские.

ПОЛИНА: Сотрудничество с Татьяной Парфеновой как-то повлияло на тебя в качестве художника?

МАРЬЯ: Возможно повлияло на то, что теперь мне, как автору, стала необходима добротность того, что я транслирую. Не ремесленность, но сделанность. Сейчас это большое достижение, если я смогу написать живопись и не записать весь холст, оставив пустое пространство там, где его нужно оставить. То самое пустое место. Моя первая выставка называлась именно так, потому что я очень боялась этой пустоты на холсте. Будто это неодобренное, неосмысленное высшим созидателем или отринутое по неведомой причине. Это часть пространства, которую ты как будто бы забыл, небрежно к ней отнесся. Эта добротность выражается и через работу с тканью. Ты не можешь сделать платье, в котором юбка будет левитировать отдельно от лифа, если только это не попытка опровергнуть закон всемирного тяготения. Должна быть логика построения. А уже в поле этой логики расцветают свободно и органично даже самые причудливые соцветия. Вот почему работа с Татьяной Парфеновой подарила мне совершенно бесценный опыт. В том числе, опыт наблюдения за большим художником и «человеком Возрождения», который во всем присутствует. Это совершенно особый дар.

ПОЛИНА: Вернемся к выставке «Пустое место». Когда ты используешь в коллажах различные изображения, они тоже работают как определенные слова или фразы. Можно ли и в этом увидеть верлибр? Чувствуешь ли ты такую связь с поэзий?

МАРЬЯ: Да, я думаю, что это связано с градусом восприятия того, кто смотрит. Хочу сразу сказать, что, к сожалению или к счастью, меня привлекают, в основном, пластические свойства того или иного пятна. Цветовые и фактурные. Я все больше и больше отхожу от придания значения тому, что за изображение я использую. То есть, горы вообще могут не быть горами, молекулы — молекулами и так далее. Это просто какой-то пластический и динамический прием.
Хотя в ранних работах коннотативная связь между образом и изображением присутствовала. Например, в работе 2011 года. Там все упорядочено, есть аллюзии на некоторые планеты, в которых я из невесомости цепляю случайные обрывки и смыслы, запутываю их нитью.

ПОЛИНА: Как ты определяешь авторскую субъектность в своей художественной практике? Ты медиум-проводник или критический наблюдатель со стороны?

МАРЬЯ: В роли медиума я, скорее, в коллаже. А в живописи я бессильный субъект, который не может справиться со временем. Живопись как будто бы его отменяет, а в моем процессе все очень быстро «перекувыркивается»: юность, зрелость, старость. Потом я могу все переписать. То оно закрепляется, то разваливается, то постоянно и непостоянно. Ее невозможно ни сделать, ни показать.

ПОЛИНА: Я помню, что ты когда-то преподавала рисунок. В тот момент, когда ты пришла к живописи, что стало тебе ближе: живописная или графическая составляющая работы?

МАРЬЯ: Мне кажется, в моих акварелях эти две составляющие слились. Там много цвета, но я бы не сказала, что это живопись, потому что иногда это сам себе противоречащий колористический набор. Но они могут и разливаться, и штриховать, и оттенять, и кричать, шептать. Я думаю, что это некий баланс: работа легкая и прозрачная, и насколько бы ты ее не заполнял, там нет патологического чувства, что тебе надо забить все пространство.

ПОЛИНА: Продолжаешь ли ты работать сейчас? Может, если не в живописи и акварелях, то в других медиумах?

МАРЬЯ: Было время, когда я писала музыку. Пела свои стихи. Это было короткое время. Для меня было важно выпустить какую-нибудь «фитюльку». Меня спрашивали: «Зачем тебе это?». Я тогда не могла ответить на этот вопрос. Сейчас, когда с начала трагических событий прошло три недели, у меня лежит дневник, который я пишу своей пятилетней дочери и не могу его открыть. Ведь там я говорю с ней, как со взрослым человеком. Чтобы, к примеру, через двадцать лет она, читая его, видела меня, сидящую напротив, здесь и сегодня, хотя ей самой будет уже двадцать пять. Но как я могу писать о том, что смотрю в нее, что вижу в ней, о ее душевных движениях , в то время, когда я вообще не могу смотреть?

Дневник лежит. Каждый вечер я понимаю, что должна начать писать, но не могу. Говорю сама себе: «Ты идиотка, ты не запоминаешь, ты лишь пропускаешь это чувство. Нельзя это все аккумулировать до такой степени. Надо либо дать этому выход, либо эта память покинет тебя». Но пока я словно тону. Глаза видят ясно, а в ушах гул и плеск воды, а во рту — целое соленое море. Немота.

Может быть, в этом смысле обращение к пустоте — это тоже некий медиум: вакуумизация, архивация, растворение в ничто. Потому что есть вещи, которые мы не способны в таком качестве и количестве вынести. Но мне бы очень хотелось открыть этот дневник. Уже пора.