«Здесь люди встречаются не только с искусством, но и с собой»: куратор Марина Шульц о выставке Кабаковых «Памятник исчезнувшей цивилизации»

«Памятник исчезнувшей цивилизации» — одна из самых масштабных работ в арсенале дуэта и представляет собой проект-утопию подземного города-музея, задуманного как памятник Союзу Советских Социалистических Республик — государству, в котором Кабаковы родились и провели значительную часть жизни. Получился субъективный образ цивилизации, собранный из личных и коллективных воспоминаний. По его районам, словно по уголкам своей памяти, художники предлагают поблуждать зрителям.

ПОДЕЛИТЕСЬ, ПОЖАЛУЙСТА, КОГДА И С ЧЕГО НАЧАЛАСЬ ПОДГОТОВКА ВЫСТАВКИ-ИНСТАЛЛЯЦИИ «ПАМЯТНИК ИСЧЕЗНУВШЕЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ» В ЭРМИТАЖЕ?

Показать ее мы хотели довольно давно, с того момента, как в 2014 году Илья и Эмилия Кабаковы подарили эту инсталляцию Эрмитажу. Она была создана и впервые представлена публике в Палермо в 1999 году, потом довольного много путешествовала по музеям и выставкам, пока, наконец, не оказалась в коллекции Эрмитажа. Затем почти 10 лет инсталляция хранилась в упакованном виде, во множестве гигантских ящиков, в Реставрационно-хранительском центре Эрмитажа в Старой деревне. Из-за огромного размера мы могли обследовать ее в фонде только частично, и даже я, будучи ее хранителем, до сих пор не могла увидеть всю инсталляцию одновременно.

Мы хотели показать «Памятник исчезнувшей цивилизации» и в 2018 году на большой ретроспективе Кабаковых «В будущее возьмут не всех», которая проходила в Главном штабе совместно с галереей Tate и Третьяковской галереей. Тогда приоритет был отдан привезенным из других музеев экспонатам. «Памятнику» в силу его огромного размера просто не хватило места.

В последние годы выставочная программа музея значительно изменилась и стало понятно, что настал идеальный момент, чтобы отреставрировать и, наконец, впервые показать эту инсталляцию в стенах Эрмитажа. Выставка была запланирована к годовщине смерти Ильи, он умер 27 мая 2023 года, но по разным причинам открытие сдвинулось на июнь. Тем не менее мы уделили внимание этой дате.

ВЫ УПОМЯНУЛИ РЕСТАВРАЦИЮ. РАССКАЖИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ПОДРОБНЕЕ, В ЧЕМ ОНА ЗАКЛЮЧАЛАСЬ И КАКИЕ СТАВИЛИСЬ ГЛАВНЫЕ ЗАДАЧИ.

Илья и Эмилия Кабаковы используют, как правило, нарочито «бедные», простые материалы. Например, все тексты внутри стендов инсталляции закреплены на маленьких фотоуголках, которые за годы транспортировок, выставок и хранения отклеились, «съехали», помялись. Поэтому мы вместе с реставраторами Эрмитажа аккуратно вскрывали каждый стенд и возвращали все объекты на их изначальные места. На самих конструкциях мы обнаружили большое количество трещин, сколов и царапин, появившихся в течение жизни инсталляции. Кабаковы обычно используют необработанное, некрашеное, нелакированное дерево (в данном случае это довольно легкая и хрупкая бальза и береза), которое со временем быстрее рассыхается и деформируется. Как и в случае с «Красным вагоном», нас снова выручали коллеги из эрмитажной Лаборатории научной реставрации мебели. Они профессионально работают с разными породами дерева и не понаслышке знают о специфике старения этого материала, поэтому им удалось очень деликатно и точно восстановить и зафиксировать каждый элемент инсталляции.

Но есть и еще один любопытный факт, связанный с реставрацией. Когда Кабаковы впервые показали «Памятник исчезнувшей цивилизации» в Италии, все тексты внутри инсталляции были переведены на итальянский язык. Позже, когда проект стал путешествовать по другим странам, сами Кабаковы заменили тексты внутри каждого стенда на англоязычные версии. В таком виде инсталляция и была передана в Эрмитаж. В ходе подготовки выставки перед нами встал вопрос, как адаптировать инсталляцию для российского зрителя и где разместить оригинальные тексты: ведь изначально Илья Кабаков писал их по-русски, и перед нами стояла задача не перевода, а собирания распыленных по разным источникам фрагментов. Текстов невероятно много, всего около ста печатных страниц формата А4. Решение было найдено, когда Эмилия Кабакова, с которой мы тесно работали на всех этапах реставрации и подготовки выставки, как автор попросила нас внедриться в «тело» инсталляции и заменить англоязычные тексты в щитах и стендах на русскоязычные, разумеется, сохраняя предыдущие версии. Имея большой опыт работы с наследием Кабаковых и понимая всю специфику процесса, мы собрали все авторские инструкции, аккуратно поработали с шрифтами и версткой. Таким образом у нас получились почти археологические «слои». Повезет тем музейщикам будущего, которые когда-нибудь эти стенды вскроют и обнаружат трехслойный пирог из разных языков: листы на русском и английском языках, а под ними первоначальный итальянский вариант.

МЫ ЗАТРОНУЛИ МОНУМЕНТАЛЬНОСТЬ ПРОЕКТА КАБАКОВЫХ, А СУЩЕСТВУЮТ ЛИ ДРУГИЕ ОСОБЕННОСТИ В ПРОИЗВОДСТВЕ И ЭКСПОНИРОВАНИИ ТОТАЛЬНЫХ ИНСТАЛЛЯЦИЙ В МУЗЕЕ, КОТОРЫЕ ПРИНЦИПИАЛЬНО ОТЛИЧАЮТ ИХ ОТ ДРУГИХ ВЫСТАВОЧНЫХ ПРОЕКТОВ?

Принципиальное отличие заключается в том, что в тотальных инсталляциях пространства для маневра становится намного меньше, чем в случае с отдельными объектами. Если на обычной выставке мы можем даже в процессе монтажа менять произведения местами, при возникшей визуальной перегруженности отказаться от части экспонатов, или, наоборот, обыграть «провисающие» места текстами и элементами дизайна, то тотальная инсталляция — это уже готовая авторская работа, и внедряться в нее мы не можем. Кураторская задача в этом случае специфична. На мой взгляд, особенно важно, чтобы куратор не реализовывал на выставке свое «я», а помогал художнику представить его замысел разным аудиториям. В голове у художника есть идея, как его проект должен выглядеть, а в реальности есть музей с техническими ограничениями и живыми зрителями в нем. Задача куратора эти два мира соединить. И хотя это универсальное правило для любой выставки, с тотальными инсталляциями дела обстоят несколько сложнее.

Приведу пример: в зале Ильи и Эмилии Кабаковых в Главном штабе есть инсталляция «Жизнь в шкафу». Шкаф по задумке авторов почти на половину своей глубины утоплен в стену. Снаружи он выглядит плоским, а внутри оказывается глубоким: заглядывая в него зритель погружается в отдельный мир с теплым светом и уютной «домашней» атмосферой. Эффект достигается за счет фальшстены, которая построена таким образом, чтобы, входя в зал, зритель вообще ее не заметил, и был «обманут» на уровне физического восприятия пространства, принял эту иллюзию и поверил в нее. Для установки каждой инсталляции мы вместе с художниками затрачиваем огромные ресурсы, прорабатываем множество крошечных деталей, чтобы это волшебство произошло.

ЭМИЛИЯ КАБАКОВА С 1989 ГОДА БЫЛА НЕ ТОЛЬКО ПОЛНОЦЕННЫМ СООБЩНИКОМ ИЛЬИ, НО И БРАЛА НА СЕБЯ РОЛЬ ЕГО КУРАТОРА, АРТ-МЕНЕДЖЕРА И ПРОДЮСЕРА, КОНТРОЛИРОВАЛА ПРОЦЕССЫ. НАСКОЛЬКО ГЛУБОКО ЭМИЛИЯ ПОГРУЗИЛАСЬ В РАБОТУ НАД ВЫСТАВКОЙ СЕЙЧАС?

Как и всегда, она была глубоко вовлечена в процесс. Каждая инсталляция, и «Памятник исчезнувшей цивилизации» не исключение, сопровождается подробной авторской инструкцией, где прописано все: как она должна строиться, каких цветов должны быть стены и пол, каким должно быть освещение и какая должна возникать атмосфера на выставке. Обычно текстовые описания сопровождаются детальными схемами расстановки, чертежами отдельных элементов, эскизами и набросками. Но габариты выставочных залов в разных институциях отличаются, поэтому раньше Эмилия, когда Илья по состоянию здоровья уже не мог переносить командировки, приезжала на место экспонирования лично и вместе с кураторскими командами адаптировала каждую инсталляцию под условия существующего музейного пространства, сверяясь с Ильей по видеосвязи. С нынешней выставкой было сложнее. Эмилия собиралась приехать на ее монтаж, чтобы на месте внести небольшие авторские корректировки. Мы до последнего обсуждали эту возможность, но, к сожалению, по причине серьезной болезни дочери она приняла непростое для себя решение временно отменить все рабочие поездки. У Эмилии были запланированы командировки и в Японию, и во Францию, где идет работа над проектами Кабаковых. Над установкой всех инсталляций она сейчас работает удаленно. Мы с Эмилией часто созванивались, обсуждали и согласовывали каждый шаг по видеосвязи.

Благодаря тому, что у нас за плечами большой опыт совместной работы, я уже заранее понимала, какие пожелания и просьбы к оформлению пространства могут возникнуть с ее стороны и старалась учесть их еще на этапе проектирования выставки. Эмилия прекрасно ориентируется в пространстве залов Главного штаба, так как в 2018 году перед выставкой «В будущее возьмут не всех» она и Илья Кабаков почти два месяца ежедневно работали. В этот раз мы регулярно созванивались и обсуждали «Памятник исчезнувшей цивилизации», то, как он встроится в существующий контекст музея, как будет воспринят разными категориями посетителей, обсуждали всякие технические детали. Но самый волнительный видео-разговор случился накануне открытия: когда монтаж завершен, свет выставлен, пол вымыт, и принципиально изменить что-то уже невозможно, я с камерой в руках и большим волнением в сердце прошла по безлюдному пространству инсталляции и показала Эмилии конечный результат. Она осталась очень довольна и, кажется, даже чуточку поражена той атмосферой, которую нам удалось создать на выставке.

ЗНАЮ, КАК ВАЖНО, КОГДА СКЛАДЫВАЕТСЯ ДОВЕРИЕ МЕЖДУ ХУДОЖНИКОМ И КУРАТОРОМ.

Да, это действительно очень ценно. У проекта в таком случае больше шансов на успех.

УЧИТЫВАЯ ОБА ФАКТОРА — ВОВЛЕЧЕННОСТЬ ЭМИЛИИ В ПОДГОТОВКУ ВЫСТАВКИ И ПОДРОБНЫЕ СХЕМЫ ВОСПРОИЗВЕДЕНИЯ СВОИХ ИНСТАЛЛЯЦИЙ, КОТОРЫЕ ОСТАВИЛ ИЛЬЯ, — КАКИЕ ЗАДАЧИ КАК КУРАТОР ВЫ СТАВИЛИ ДЛЯ СЕБЯ В ЭТОМ ПРОЕКТЕ?

Моей главной задачей было построить своеобразный мост, создать канал связи с посетителями, чтобы они не оказались один на один с историей, которую нам рассказывают Кабаковы. Это важно, потому что зачастую зрители приходят на выставку, смотрят и до самого конца не понимают, зачем им все это показывают. По опыту ретроспективы 2018 года мы знаем, что искусство Кабаковых провоцирует нас, зрителей, на самые разные воспоминания. За месяц работы текущей выставки я уже услышала десятки историй, которыми посетителям захотелось поделиться. И в этом процессе по сути и реализуется замысел художников. Если такие диалоги на выставке происходят, значит, у нас все получилось.

Однако воспоминания о прошлом могут быть не только теплыми и ностальгическими, но и «неудобными», болезненными, даже травматичными. В таком случае у зрителя может возникать защитная реакция: гнев, возмущение, даже агрессия по отношению к художникам, музею, или первому попавшемуся под руку человеку.

Здесь, в «Памятнике исчезнувшей цивилизации», люди встречаются не только с искусством, но и с самими собой, своими воспоминаниями — опыт сложный, для многих не слишком желанный, иногда болезненный, требующий большой внутренней работы (а ведь многие приходят в музей с желанием расслабиться и «отдохнуть»). Поэтому, возвращаясь к вопросу о кураторских задачах, моя была в том, чтобы дать этим эмоциям, воспоминаниям, переживаниям и мыслям пространство для выражения, безопасный канал связи с внешним миром. Так возник «чердак» — зал над инсталляцией, с балкона которого мы можем оглянуться не только назад, на только что увиденную работу, но и на свое собственное прошлое.

РАЗ УЖ МЫ ЗАГОВОРИЛИ О ЗРИТЕЛЯХ, ПО ВАШИМ НАБЛЮДЕНИЯМ, КАКОВ СРЕДНИЙ ВОЗРАСТ ПОСЕТИТЕЛЯ ВЫСТАВКИ КАБАКОВЫХ?

Совершенно разный. К нам приходит много молодых людей. При этом старшее поколение посетителей часто высказывает опасения, что люди без опыта жизни в Советском Союзе не смогут понять выставку или поймут ее как-то «неправильно» (как будто есть какое-то одно единственно-возможное правильное). Но эти тревоги напрасны — инсталляция вызывает отклик у людей самого разного возраста и с самым разным социальным опытом. Я не раз наблюдала, как перед инсталляцией «Красный вагон» неподготовленные зрители, особенно старшего поколения, не успев разобраться в сути и прочитать текст, решительно заявляют, что перед ними не искусство, а какая-то ерунда, куча мусора, хлам. А потом заходят внутрь Вагона, сидят пару минут, слушают музыку, смотрят на живописное полотно, и спонтанно начинают рассказывать истории своего детства, затапливать воспоминаниями все пространство вокруг. Я в такие моменты искренне радуюсь и внутренне улыбаюсь: «Конечно, это совсем не искусство и оно совсем не работает. Но вы только посмотрите, что с вами произошло за эти несколько минут!»

С молодыми людьми это тоже работает. И с иностранцами, у которых также нет опыта жизни в СССР. «Памятник исчезнувшей цивилизации» говорит с нами не только о XX веке, и не только о «советской» цивилизации. Он затрагивает универсальные темы, страхи и переживания людей, которые при небольшом усилии окажутся понятными абсолютно любому человеку. У каждого молодого зрителя есть старшие родственники, опыт которых передается и сохраняется в памяти следующих поколений самыми разными способами.

ТАК РАБОТАЕТ ПОСТПАМЯТЬ — МЫ СОХРАНЯЕМ ВОСПОМИНАНИЯ СТАРШИХ ПОКОЛЕНИЙ, АПРОПРИИРУЕМ ИХ. ЭТИ ВОСПОМИНАНИЯ СТАНОВЯТСЯ УЖЕ НАШИМИ СОБСТВЕННЫМИ, И МЫ СПОСОБНЫ ИСПЫТАТЬ НОСТАЛЬГИЮ ПО ТОМУ, ЧЕГО В РЕАЛЬНОСТИ НИКОГДА НЕ ВИДЕЛИ. Я РОДИЛАСЬ В СЕРЕДИНЕ 90-Х, У МЕНЯ НЕТ ЛИЧНЫХ ВОСПОМИНАНИЙ О СОВЕТСКОМ ПРОШЛОМ, НО ЕСТЬ ТЕ, КОТОРЫЕ ПЕРЕДАЛИ МНЕ МОИ БАБУШКА И ДЕДУШКА, ПОЭТОМУ И НА ИНСТАЛЛЯЦИЮ КАБАКОВЫХ Я ОТЧАСТИ СМОТРЮ СКВОЗЬ ПРИЗМУ ИХ ПАМЯТИ. ДУМАЮ, БУДЕТ ЗДОРОВО ПРИЙТИ НА ВЫСТАВКУ ЕЩЕ РАЗ, НО УЖЕ С НИМИ ВМЕСТЕ.

Да, это страшно интересно. Мне вообще кажется, что миссия каждого из нас, двадцати-тридцатилетних, привести старших родственников на эту выставку и вместе с ними ее посмотреть — именно для того, чтобы состоялся диалог. Не для того, чтобы друг другу что-то доказать или переубедить, а для того, чтобы обменяться воспоминаниями и разными ощущениями от увиденного. Кабаковы дарят нам этот шанс, эту возможность обсудить с близкими людьми то волнующее и важное, для чего часто не находится сил, времени и места в ежедневной рутине.

СОГЛАСНА. ЧЕРЕЗ ВЫСТРАИВАНИЕ ДИАЛОГА О ЛИЧНОМ МЫ МОЖЕМ ПЕРЕЙТИ К РАЗГОВОРУ ОБ ОБЩЕЧЕЛОВЕЧЕСКОМ. А КАК ВАМ КАЖЕТСЯ, В ЧЕМ ИЗМЕРЯЕТСЯ ЗНАЧИМОСТЬ И АКТУАЛЬНОСТЬ «ПАМЯТНИКА ИСЧЕЗНУВШЕЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ» СЕГОДНЯ? ПОЧЕМУ БЫЛО ВАЖНО ПОКАЗАТЬ ЭТОТ ПРОЕКТ?

На мой взгляд, сейчас весь мир страшно поляризован. Происходит атомизация общества, люди объединяются не из общих интересов, а по принципу противопоставления себя «другому». Постоянное намеренное отделение и выстраивание непроницаемых границ между «своим» и «чужим» приводит к невозможности диалога или хотя бы поиска общего языка. А в основе «Памятника исчезнувшей цивилизации» заложена идея универсальности опыта, объединяющее начало. История маленького человека, который хочет спрятаться в условном шкафу, чтобы побыть наедине с собой и на время остаться никем не потревоженным, — была и будет актуальна всегда и везде в мире. Я думаю, у детей и взрослых из Северного или Южного полушария такое желание возникало хотя бы раз в жизни.

ИНСТАЛЛЯЦИЯ БУДЕТ ВЫСТАВЛЕНА В ТЕЧЕНИЕ ГОДА. А КУДА ОНА ОТПРАВИТСЯ ПОСЛЕ?

Пока запросов и предложений из других институций не поступало. Если они появятся, то мы с удовольствием их обсудим. Сейчас перспектива такова, что после окончания выставки инсталляция будет законсервирована, снова упакована в ящики и перевезена в хранилище, где будет содержаться в хорошем климате и безопасности.

ЕСТЬ ЛИ У ФОНДА КАБАКОВЫХ И ЭРМИТАЖА СОВМЕСТНЫЕ ПЛАНЫ ПО ДАЛЬНЕЙШЕЙ РАБОТЕ?

После смерти Ильи Кабакова осталось довольно много нереализованных проектов, они никогда не были построены, но остались в чертежах, рисунках, набросках, инструкциях. Эмилия мечтает их создать, и у нас есть разные идеи дальнейшего сотрудничества. Пока я не могу их раскрывать, но, возможно, совместно с Эмилией уже в других музеях у нас получится поставить инсталляции, которые никогда прежде не были показаны.

ИЗ ВАШЕГО НЕДАВНЕГО ИНТЕРВЬЮ С ЭМИЛИЕЙ Я УЗНАЛА, ЧТО В 1990-Е У ХУДОЖНИКОВ БЫЛИ ДОГОВОРЕННОСТИ С МУЗЕЕМ В ЭССЕНЕ В ГЕРМАНИИ ПОСТРОИТЬ ВЕСЬ ПОДЗЕМНЫЙ КОМПЛЕКС «ПАМЯТНИКА ИСЧЕЗНУВШЕЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ», НО ПЛАН ТАК И НЕ РЕАЛИЗОВАЛСЯ. Я ЗАДУМАЛАСЬ, ЧТО, ВОЗМОЖНО, НЕОСУЩЕСТВЛЕННЫЙ ПРОЕКТ НЕОСУЩЕСТВЛЕННОГО УТОПИЧЕСКОГО ПРОЕКТА ЦИВИЛИЗАЦИИ И ДОЛЖЕН БЫЛ ОСТАТЬСЯ НЕЗАВЕРШЕННЫМ. А КАКОГО МНЕНИЯ ПРИДЕРЖИВАЕТЕСЬ ВЫ?

Я убеждена, что в этом казусе, в этой проектности, безусловно, кроется провидение. Не знаю, согласился бы со мной Илья Кабаков, так ли он видел это внутри себя, но я могу провести параллель с «Красным вагоном». Если вы помните, часть инсталляции — это устремленная в небо лестница. Она была построена по эскизам и чертежам Ильи, у нее нет каркаса, поэтому она очень недолговечна и со временем начинает деформироваться и клониться к земле. Я была совершенно поражена, когда нашла кусочек текста Ильи, в котором он объясняет, что конструкция этой лестницы сама по себе утопична и невозможна, так же как и весь коммунистический проект. Лестница, по его задумке, всегда будет стремиться к разрушению, потому что у нее отсутствуют необходимые опоры. Проект Эрмитажа по реставрации «Красного вагона», который занял у нас два года, — это, по сути дела, борьба с замыслом автора. Перед нами встает этический музейный вопрос: зачем мы сохраняем и восстанавливаем то, что автор задумал как саморазрушающееся. Вопрос сложный, потому что, одновременно, Кабаковы передавали свои инсталляции в дар музею именно для того, чтобы они «хранились вечно» и вместе с именами авторов были «взяты в будущее». Но при этом художник делает инсталляцию так, что она неизбежно будет саморазрушаться и потенциально не сможет долго существовать.

КАК СКОРО ЛЕСТНИЦУ СНОВА ПРИДЕТСЯ РЕСТАВРИРОВАТЬ В ТАКОМ СЛУЧАЕ?

Наши реставраторы дали ей сейчас условный срок — около пятидесяти лет. Они ее укрепили и приняли меры, чтобы дерево как можно дольше сохраняло свою форму. Но законы физики не победить, и такая тяжелая древесина как лиственница будет неизбежно гнуться и деформироваться под собственным весом. Какие бы идеальные условия мы ни создавали в музее для инсталляции, она все равно будет стремиться к падению — такова ее структура. Кабаков не раз говорил, что коммунистический проект — это утопия, то, что в итоге не могло быть реализовано. Красивая, соблазнительная, воодушевляющая идея, но абсолютно недостижимая.

МОЖЕТЕ ПОДЕЛИТЬСЯ ВОПРОСАМИ, КОТОРЫЕ БЕСПОКОЯТ ВАС КАК ХРАНИТЕЛЯ ИНСТАЛЛЯЦИЙ КАБАКОВЫХ БОЛЬШЕ ВСЕГО?

Меня тревожит вопрос их репродуцирования в будущем. Как хранитель я имею большой опыт работы с Эмилией и Ильей. Я принимала непосредственное участие в строительстве и реставрации разных инсталляций, пробовала, ошибалась, получала обратную связь от авторов и, в итоге, сформировала представление о том, как работать с наследием художников. Но как передать этот опыт музейным «наследникам», у которых уже не будет возможности обратиться с вопросами к живым авторам?

Интересно, что сами художники подходят к вопросу архивирования своего наследия по-разному. На постоянной экспозиции в Главном штабе находится видеоинсталляция «Море безмолвия» известного американского художника Билла Виолы. Его инструкция к собственной инсталляции выглядит предельно четко. Автор прописал все детали: размер и цвет стены, к которой крепится экран, модель этого экрана и допустимые к использованию аналоги, на случай если оригинальную модель перестанут производить. Художник указал, какая банкетка должна стоять перед его работой и на каком расстоянии от нее, насколько яркое требуется освещение и так далее. Все это — в цифрах, с перечислением всего необходимого технического оборудования, его марок и моделей. Инструкции Кабаковых носят скорее описательный характер. Они не указывают, какой тип фанеры использовать для застройки и какую ткань повесить на стены, зато подробно описывает ту атмосферу, которую музейная команда должна создать.

Возникает вопрос, какой тип инструкции наиболее информативен и полезен для последующих воспроизведений авторской инсталляции. С одной стороны, путь Виолы кажется более надежным, объективным и четким. С другой стороны, если заглянуть совсем далеко, на сто лет вперед, где никаких жидкокристаллических панелей скорее всего уже не будет использоваться, а появятся другие способы воспроизведения того, что мы сейчас называем цифровым изображением, возникает вопрос: на что тогда ориентироваться нашим воображаемым музейщикам будущего? Очевидно, Виола прописал технические требования для своей инсталляции с целью достичь определенного эффекта в глазу зрителя, но что это за эффект — теплый, яркий, дребезжащий или какой-то другой — художник в инструкции нам не сообщил.

Схожая ситуация складывается сегодня с более ранними видеоинсталляциями XX века, когда, например, для экспонирования работ Нам Джун Пайка музеи вынуждены специально производить оборудование, чтобы проигрывать видео художника. Сейчас это еще возможно, но технологии неминуемо убегут далеко вперед. С этой точки зрения можно сказать, что метод Кабаковых более универсальный и живучий. Они оставляют для потомков подробные описания требуемого визуального эффекта и атмосферы, а уж с помощью каких материалов этого достичь — пространство для работы музея.