Где создается красота: в мастерской Бориса Кочейшвили в Москве

РАССКАЖИТЕ О СРЕДЕ, В КОТОРОЙ ВЫ НАЧИНАЛИ — ЧТО ТОГДА БЫЛО ВАЖНО, ЧТО ВИТАЛО В ВОЗДУХЕ, КАКИЕ ЛЮДИ ВАС ОКРУЖАЛИ?

Я начинал рисовать очень рано, искал студии по домам пионеров в Электростали. Они все были приблизительно одинаковы по всей стране. Потом было училище 1905 года в Москве. Это было заурядное место, но после Домов пионеров — это все же художественная среда, да еще и среда самого города с его музеями, театрами и художниками. Окончив училище, через три года я поступил в Союз художников, и моя среда изменилась: появились Дома творчества, которые дали возможность расширить взгляд на искусство. Все были разные, с разной культурой: Азия, Грузия, Армения, Прибалтика. Со многими художниками я тогда подружился. Замечательным местом в Москве была офортная студия Тейса. Именно там я, по сути, чему-то по-настоящему учился. Помню Марию Юдину, которая приобщила нас к современной музыке. Далее я существовал в одиночном плавании.

КАКАЯ МЫСЛЬ ВАМ ПОМОГАЛА И ПОМОГАЕТ ПО УТРАМ ВСТАВАТЬ?

Зависит от времени, места и условий. Было время когда я просыпался с мыслями растопить печь, принести воды и тогда ко мне приходили стихи. А теперь у меня такой период, когда я реагирую на то, что происходит за окном — вижу в этом материал. Последние годы я рисую с утра до вечера, легко и с удовольствием.

КАК ВЫ СЧИТАЕТЕ, КАК ХУДОЖНИК НАХОДИТ СВОЙ ПЛАСТИЧЕСКИЙ МЕТОД, КАКОЙ ВНУТРЕННИЙ ВОПРОС ПОДТАЛКИВАЕТ К ЭТОЙ ТОЧКЕ? КАК ЭТО БЫЛО У ВАС?

Думаю, что пластика каждого художника — это первородное. Как художник обретает свою индивидуальность, мы можем только догадываться. Как это произошло у меня — понятия не имею. Поначалу все делалось словно под диктовку среды, а потом я от этой среды убежал. Какое-никакое, но свое. В коллективе чаще всего исчезает индивидуальность, а творчество — удел одиночек. К примеру, Альберто Джакометти был в благоприятной среде: отец-художник, Париж, дружба с замечательными авторами. Откуда такая обособленность, обугленность в скульптуре? Что за толчки? Что побуждало? Неведомо.

РАССКАЖИТЕ, РАБОТА НАД КАКОЙ ИЗ ВСЕХ ВАШИХ ВЫСТАВОК ВАМ БОЛЬШЕ ВСЕГО ЗАПОМНИЛАСЬ И ПОЧЕМУ?

Все-таки выставка «Я и Они» в Третьяковке. Кураторы Тамара Вехова и Ирина Седова и архитектор Алексей Подкидышев сделали особое пространство. Вся подготовка проходила как-то весело. Я тогда в Тарусе наделал деревянных тронов. Один из них команда притащила на ту выставку и это было совсем трогательно. Возможно, для посетителей что-то требовало объяснений, а для меня всё там было сделано с любовью.

КАК ПРОХОДИЛА ВАША РАБОТА НАД ВЫСТАВКОЙ «ОБЛАКО, ОЗЕРО, БАШНЯ», КОТОРАЯ ИДЕТ СЕЙЧАС?

Во многом это проект Тамары Веховой и Майи Авеличевой — их выбор и полная свобода делать всё, что угодно. Благодаря выставке я посмотрел на себя другими глазами, она побудила меня к новой работе и сейчас мне хочется куда-то двигаться.

А КАК ВЫ С ТАМАРОЙ ПОЗНАКОМИЛИСЬ?

В Тарусе. Там все знакомятся, городок маленький. Тамара была молодой мамой с двумя детьми. Делала шикарный кукольный театр, где сама и играла с детьми. Тамара была живой человек, и я, надеюсь, тоже. Это нас сблизило.

ВЫ ХУДОЖНИК, СКУЛЬПТОР, ПОЭТ И ДАЖЕ СНИМАЛИСЬ В КИНО, О ЧЕМ ЭТО ВСЁ, КАКОЙ ЛЕЙТМОТИВ ОБЪЕДИНЯЕТ?

Объединяет мое Я. Во всех моих начинаниях меня волнует композиция, пластика и движение, и всё это реализуется в любом пространстве: музыки, рисунка, рельефа, стиха. Пространство — вечная тема притяжения.

РАССКАЖИТЕ О ВАШЕЙ МАСТЕРСКОЙ — КТО ЗДЕСЬ БЫВАЛ В РАЗНОЕ ВРЕМЯ, ЧЕМ ЖИЛА ЭТА МАСТЕРСКАЯ?

Раньше у меня была другая мастерская на Сретенке. Она досталась мне от Жени Бочурина. А в ней кого только не бывало при нем, эта память осталась во мне, стала моим наследством. Вот неполный список людей, которые там бывали: Эдуард Лимонов, Илья Кабаков, Владимир Янкилевский, Отар Иоселиани и другие. Последняя мастерская (она же много лет единственная) появилась 40 с лишним лет назад и она тоже помнит многое. А дом, в котором она находится, помнит великих людей, живших по соседству: Михаил Булгаков, Борис Савенков, Вера Мухина, Айседора Дункан и Есенин, Анна Ахматова, художники Суриков и Крымов, архитекторы Веснины.

К СЛОВУ О ЛИТЕРАТУРЕ — ЭТО ПРАВДА, ЧТО ВЫ ДЕРЖАЛИ В РУКАХ ПОСМЕРТНУЮ МАСКУ МИХАИЛА БУЛГАКОВА?

Абсолютная правда. Только напечатали «Мастера и Маргариту». Многие бросились иллюстрировать роман и я туда же. Было ясно, что Мастер — это сам автор. Но как он выглядит? И тут появился человек по фамилии Шварц. Мы в компании разговаривали о Булгакове, ничего не известно, все таинственно. И вот этот Шварц говорит: «А хотите посмотреть «маску» Булгакова»? Я говорю: «Конечно». Он договорился и мы пришли в музей МХАТа. Пожилая худенькая смотрительница принесла на белом подносе гипсовую маску Булгакова. В музее были сумерки. Маска мерцала холодным светом. Фотографировать и рисовать было нельзя. Я долго рассматривал маску. Я и сейчас эту маску помню наизусть. И был потрясен, тем, что у него как-бы два лица — в профиль это Вольтер, а в фас — Тамерлан, татарин с широкими скулами.