Где создается красота: в мастерской у Оли Австрейх

РАССКАЖИ О НАЧАЛЕ СВОЕГО ПУТИ КАК ХУДОЖНИЦЫ. ТЫ РАССКАЗЫВАЛА, ЧТО НАЧАЛА ЕГО, КОГДА ТЕБЕ БЫЛО 28 ЛЕТ, ПОЛНОСТЬЮ ИЗМЕНИВ СВОЮ КАРЬЕРУ. КАК ТЫ ПОНЯЛА, ЧТО ИСКУССТВО — ТВОЕ?

Я смогла достучаться до себя только после жесточайшего выгорания. Я много лет проработала в медиа, на «Дожде», у Зыгаря, успела пожить в Англии. А рисовала в юношестве просто в мастерской у художницы, в свободном креативном потоке, без академизма. Это было частью моей жизни, но потом это место заняли другие вещи. Я получила очень разнообразный жизненный опыт, поэтому ни о чем не жалею, все это только в плюс, психика и воля нужны стойкие, чтобы быть художником. Так что я закалилась в процессе. У меня всегда было очень образное мышление, и это проявлялось во всем что я делала — просто я делала не совсем то. Я рада, что смогла поверить в себя на сто процентов. Я знаю, что в меня не все верили, но я — всегда.

СТРАДАЛА ЛИ ТЫ ТОГДА ОТ СИНДРОМА САМОЗВАНЦА, КСТАТИ?

Да, в начале ужасно, хотя я понимала, что это социальный конструкт, но это не мешало мне постоянно метаться внутри. Я очень много обсуждала это с подругами, и выяснилось что им страдают поголовно все, это меня очень растревожило тогда. Это правда была довольно большая тема для меня, я даже хотела делать проект про это с портретами женщин, но не сложилось в моменте.

КАКОВЫ ТОГДА БЫЛИ ОСНОВНЫЕ ТЕМЫ ТВОИХ РАБОТ? ВСЕ ТЕБЯ СРАВНИВАЛИ С ХОКНИ И ЗАПОМНИЛИ, ЧТО НЕМНОЖКО КРЕЙЗИ СТИЛИСТИКА И БЕЗУМНЫЕ ЦВЕТА - ЭТО ОЛЯ АВСТРЕЙХ.

Сравнение с Хокни действительно было, и оно меня очень травмировало, потому что как будто влепило меня в одну категорию и сузило восприятие моих картин до «вау, как солнечно и классно». Я, конечно, была фанатом, меня восхищала его работа с цветом и то, как он преобразовывал реальность вокруг себя. Для меня это стало сильным проводником, когда я только начинала, можно сказать, что я вошла в живопись через него. Я бы назвала это своим подростковым периодом, потом меня, конечно, переломало, случилась довольно мощная переоценка себя в искусстве и того, что меня в принципе трогает. У меня много офигенных каталогов Хокни, я два раза была на его ретроспективе в Лондоне в 2017 году, могу только сказать что пару лет уже не смотрю его картин, случился такой передоз, что я пока попрощалась с ним.

ЧТО ТЕБЕ ДАЛО ОБУЧЕНИЕ В ШКОЛЕ ДИЗАЙНА НИУ ВШЭ? РАССКАЖИ ПРО ТО, НАСКОЛЬКО ПОВЛИЯЛ НА ТЕБЯ ВОЛОДЯ ДУБОСАРСКИЙ. ЗНАЮ, ВЫ ДРУЖИТЕ ДО СИХ ПОР.

Считаю это очень важным этапом, как раз случилась полная пересборка, я поняла, что надо ставить сверхзадачи, а не рисовать красивые картинки. У меня было очень прыгающее сознание, а это путь в никуда. Конечно колоссальная роль Дубосарского, он очень крутой учитель, был большой фокус на риск, эксперимент и проделывание интеллектуальной работы. Случилось довольно сильное расшатывание, это было непросто психологически, но зато рост был стремительный.

ВООБЩЕ НАСКОЛЬКО ВАЖНО НАЙТИ СВОЕГО УЧИТЕЛЯ ДЛЯ ХУДОЖНИКА?

Даже, если ты не нашел своего учителя в такой более буквальной роли, то художник все равно постоянно вступает в диалог с великими. Мне кажется, хороший пример — это глубокая связь Трейси Эмин с Мунком и Луиз Буржуа, в каком-то смысле они ее учителя.

РАССКАЖИ О ВАШЕМ ПРОЕКТЕ С ЖЕНЕЙ МИЛЮКОС, КОТОРЫЙ ВЫ ДЕЛАЛИ ВО ВРЕМЯ ПАНДЕМИИ. КАК У ТЕБЯ ИЗМЕНИЛОСЬ ОТНОШЕНИЕ К СВОЕМУ ТЕЛУ ТОГДА?

Важная точка для меня, когда замысел и идея продиктовали форму. Пандемия в целом стала сложным, но интересными периодом, у меня случился выход за пределы классического холста. Я научилась лучше чувствовать себя и пустилась во все тяжкие (по крайней мере для себя). С Женей у нас получился идеальный партнерский симбиоз: на протяжении двух недель мы ежедневно рисовали друг друга обнаженными по видеосвязи и разговаривали, а потом составили из этого наш визуальный дневник со сделанными рисунками и коллажами. В проекте «Видеочат: send nudes» у нас не было цели поработать именно с телом, но нам важна была полная открытость и контакт, которого люди были остро лишены во время локдауна. В результате, мы сильно вышли за пределы персонального комфорта, но вместе создали зону нового. Лично для меня тело стало сильным инструментом с тех пор, и сейчас я особенно сильно это ощущаю. Тело, в первую очередь, реагирует на стресс и горе — страх и бессилие зажимают и парализуют. Много работаю именно с этим в мастерской, но пока в стол, не представляю, где в России это все можно было бы показать.

СЧИТАЕШЬ ЛИ ТЫ НАШУ АУДИТОРИЮ ОЧЕНЬ СКРОМНОЙ? КАК ТВОИ ОБНАЖЕННЫЕ И СЛЕГКА ХУЛИГАНИСТЫЕ ПРОЕКТЫ ВОСПРИНИМАЮТ ЗРИТЕЛИ?

Ох, да! У нас очень пуританское общество, консервативное, и это рикошетом бьет по целому пласту тем. Без свободы нет искусства — тогда остается салон. А еще нет свободы — нет кайфа, это очень важно. Мне предложила довольно значимая галерея сделать проект, но с поправкой — без телесного. А у меня как раз в студии висит холст двухметровый огромной попой. Я так не играю. Вот, например, про наш c Женей проект, о котором мы говорили, «Videochat: send nudes», Dazed взяли интервью, и дальше это подхватило еще с десяток медиа по всему миру. Я так благодарна hse.art.gallery что опубликовали его. Нас звали выставить проект в Музее Москвы, но потом сами же и отозвали, начальство не захотело ставить «18+». Я уже много раз сталкивалась с цензурой именно тела, мощное табу на наготу. Это так странно, учитывая, что на этом построено все значимое западное искусство, это просто кровь и плоть всего. Но не у нас.

КАК МЕНЯЛИСЬ ТЕМЫ И ТВОЕ ИСКУССТВО? СЕЙЧАС ТЫ УЖЕ СИЛЬНО НЕ ТА ХУДОЖНИЦА КАК БУДТО, ЧТО ТРИ ГОДА НАЗАД. ЧТО НА ТЕБЯ ВЛИЯЛО?

Наверное, со стороны может показаться, что сильно, но на самом деле это всегда было об одном — одиночестве, просто в разных формах. Иногда это более понятный образ эскаписта — человек стоящий спиной, изломанный пловец под водой, которому не суждено приплыть, безлюдный кинозал или пустота, но среди людей, несовпадение с общим потоком. Я называю это «нервической фиестой» — две моих любимых крайности. Наверное, я поняла что на эти темы можно говорить разными способами — иногда меньше, это больше, а красота она в правде.

КТО ТВОИ ЛЮБИМЫЕ ХУДОЖНИКИ? КТО ТЕБЕ ИЗ РУССКИХ ХУДОЖНИКОВ НРАВИТСЯ И ЧТО ДУМАЕШЬ О НАШЕМ МОЛОДОМ ИСКУССТВЕ ВООБЩЕ?

В последнее время я сильно обращена в сторону Пола Маккарти и Джона Карина. Меня так манит их мир перверсивных, отталкивающих и дерзких образов, для меня это полный выход за границы приемлемого обществом, визуальное дебоширство – это прекрасно. Конечно, мои любимые женщины — Трейси Эмин, Сесили Браун, Марлен Дюма, Катарина Янечкова, Сара Лукас, Элис Нил, оторва Джамиан Джулиано-Виллани и можно я скажу Джулия Фокс? Такая странная и восхитительная.

Из русских номер один — Данини, таких больше нет, это жизнь как искусство. Я неравнодушна к Ивану Горшкову, ЕлиКука, и, конечно, Дубосарский, обожаю его подводную серию. Я люблю хулиганство и бурные образы. Кстати, московский концептуализм и все, что вышло из него, особенно новая волна современных художников, — конечно, уважаю и замечаю, но по темпераменту это не мое. Классный украинский художник Сергей Зарва, и, конечно, — Маша Рева и Иван Грабко, очень громко звучат сейчас в моем сердце.

Не знаю, что сказать про молодое искусство. Надеюсь выживет и сохранит достоинство. В России есть/была своя иерархия. Во-первых — правят институции, во-вторых — все измеряется деньгами. Художник почти потерял свое место: он просто пешка, мало играет роли, возможно, у этой системы есть шанс измениться.

ЧТО ТЕБЯ ВДОХНОВЛЯЕТ?

Банальные вещи — друзья, кино, жизнь, семья. Меня все время что-нибудь где-нибудь восхищает. Я делаю тонну скриншотов или фотографий, а потом все это не могу найти. Так что главное — просто быть в контакте с собой, чтобы шло от сердца. А это сложно, в жизни многое тебя отвлекает, тащит не туда. Сейчас активизм и рефлексия важнее всего, ты все должен пропускать через себя ежедневно как проводник, чтобы это нашло свои выходы в искусстве, иначе никак.

НАД ЧЕМ ТЫ РАБОТАЕШЬ СЕЙЧАС? КАКОЙ ЖДАТЬ БЛИЖАЙШЕЙ ВЫСТАВКИ?

Я готовлю персональный проект для Lobby, делать сейчас выставки или нет — сложный вопрос, но мы попробуем. Мне есть что сказать, меня это греет, и, я надеюсь, это отзовется в людях. Еще я участвую сейчас в выставке «Легкое оперение» в новой галерее Саши Бланаря — Serene. Она находится прямо напротив Новой Третьяковки на Крымском Валу, а я показываю там свой огромный пустой кинозал. Это серия про аномалию пустоты, где время на паузе, а привычная реальность выключена — вот он и смотрит теперь на место, где был да всплыл Гриша Брускин.

РАССКАЖИ ПРО СВОЮ МАСТЕРСКУЮ. ПОЧЕМУ ИМЕННО ЭТО ПРОСТРАНСТВО, ВСЕ ЛИ ТЕБЕ ЗДЕСЬ НРАВИТСЯ, КАК ЗДЕСЬ РАБОТАЕТСЯ? ВАЖНО ЛИ БОЛЬШОЕ ПРОСТРАНСТВО, И НАСКОЛЬКО ТЫ КОМФОРТНО ЧУВСТВУЕШЬ СЕБЯ, РАБОТАЯ С МАСШТАБНЫМИ РАБОТАМИ?

В Москве очень сложно с мастерскими, особенно, когда делаешь большие холсты — нужны просто пустые стены. Кажется, в основном встречаются либо каморки или узкие комнатушки на заводах все истасканные проводами и розетками. Поэтому выбор был небольшой, как и бюджет. Я нашла это помещение сразу после окончания вышки и плавно переехала из нашей мастерской в эту. Обычная заводская эстетика, плохие туалеты, пыльные коридоры — а что делать. Честно говоря, когда начинаешь работать, то уже становится все равно — стены есть, и слава богу. Искусство не про комфорт, в любом случае. Я вот навострилась с помойки таскать втулки, которые выкидывают из соседнего швейного цеха. Их всегда не хватает, а я на них как раз наматываю холсты. В основном, я покупаю холст в рулонах, креплю его на стены, и потом храню картины тоже в рулонах, а к выставкам натягиваю.

ТЫ В ПОСЛЕДНЕЕ ВРЕМЯ УШЛА В БОЛЬШИЕ ХОЛСТЫ. ЧТО ЭТО ТЕБЕ ДАЕТ?

Не люблю мельчить, хотя могу. Большой масштаб мне очень нравится. Это сложно, надо знать как обуздать большой холст, там свои законы. Но по энергетике и стилю работы — мне это близко, прямо танцы или схватка с холстом получаются, мощный обмен.

ТЫ БЫСТРО РАБОТАЕШЬ?

Если хорошо придумано и не оставлено никаких допусков на потом, то да, могу очень быстро. Иногда случается затык, но я к этому учусь относиться философски. Это не значит, что ты плохой или не умеешь. Просто момент может ускользнул. Если долго мусолишь — значит что-то не так. Лучше всего отложить, и потом время приходит, ты понимаешь, что надо сделать и делаешь за одну секунду.

КАК ВЫСТРОЕН ТВОЙ РАБОЧИЙ ПРОЦЕСС В МАСТЕРСКОЙ? ЕСТЬ ЛИ РИТУАЛЫ И ПРИВЫЧКИ?

У меня есть какая-то примитивная рутина: заварить кофе или чай, зажечь шалфей, включить nts radio. Я хожу в мастерскую как на работу, каждый день с 12 до 21. Конечно, я не все время рисую — разрабатываю эскизы, веду какую-то административную работу, переписки, читаю новости.

А ЧТО ТЫ ЗА ЧЕЛОВЕК В ОБЫЧНОЙ ЖИЗНИ? ТЕБЕ ВАЖНО НАРЯЖАТЬСЯ? ЕСТЬ ЛИ У ТЕБЯ, КАК УСЛОВНО У ДАНИНИ, ХУДОЖЕСТВЕННОЕ АЛЬТЕР ЭГО?

Честно говоря, уже не помню, какой я человек. Пандемия и 24 февраля все изменили. У нас не было момента выдохнуть, переварить, что происходит. Не было итогов, осмысления, принятия, только полоса препятствий. Мне точно было важно наряжаться. Я всегда себя вписывала в свой же мир, как персонажа. Но сейчас хочется быть тихим художником, хочется, чтобы работы говорили, а не ты.