EVGENY GRANILSCHIKOV

С КАКИМИ ГАЛЕРЕЯМИ ТЫ СЕЙЧАС ВЗАИМОДЕЙСТВУЕШЬ, КТО ПРЕДСТАВЛЯЕТ ТЕБЯ ОФИЦИАЛЬНО?
— С галереями я работаю проектно, то есть, по контракту — ни с одной. Мне показалось, что это мне подходит — я художник достаточно некоммерческий. Совершенно нормально, когда твои работы продаются, но у меня нет такой установки, они создаются не для этого. А галереи — это коммерческие пространства, и перед ними стоит задача реализовывать твое искусство.
Я работаю проектами, и мне важны пространства. Например, сейчас идет проект 'Как исполнять историю' в XL Gallery. Когда появились первые сценарии этой работы, я сразу понял, что нужна площадка, углубленная в землю, полуподвальное помещение. Это было связано с работами, невозможно было бы показать их в обычной галерее. И все проекты последнего времени связаны с местами, где они экспонированы. В Рихтере тоже произошло правильное соединение: ощущение красивой и хрупкой архитектуры 19 века, и самих работ, отчасти странных и готических.

ТЫ САМ ПРИХОДИШЬ К ПЛОЩАДКАМ, КОГДА У ТЕБЯ ПОЯВЛЯЕТСЯ НОВАЯ ИДЕЯ?
— Ты знаешь, это как в отношениях. Не бывает такой истории, когда человек просто приходит к другому и говорит: давай у нас будут отношения. Так не работает, это всегда коннект двух. Абсолютно то же самое с площадками, музеями, галереями. То есть, у вас абсолютно обоюдный происходит коннект, как было и с XL в этот раз. Мне пришла идея проекта, я написал им, а в ответ получил, что они сами хотели бы предложить сделать выставку.

Я ВПЕРВЫЕ СТОЛКНУЛАСЬ С ТВОИМИ РАБОТАМИ ЛЕТ ШЕСТЬ НАЗАД, КОГДА НАС СТУДЕНТАМИ ПОВЕЛИ НА ТВОЮ ПЕРСОНАЛЬНУЮ ВЫСТАВКУ НА ВИНЗАВОДЕ. УЖЕ ТОГДА БЫЛО ОЩУЩЕНИЕ, ЧТО ТЫ, КОНЕЧНО, МОЛОДОЙ ХУДОЖНИК, НО УЖЕ СОСТОЯВШИЙСЯ.
— В общем-то, я до сих пор себя ощущаю молодым художником. Но есть и теневая сторона этого ощущения. Если взять момент 2013 года, когда я получил премию Кандинского, тогда я для себя точно понял, что занимаюсь тем, чем должен. Но при этом, после окончания школы Родченко, у меня был период фрустрации и сомнений, и я много думал, стоит идти, в том числе, и на эту премию или нет. Мой друг-оператор, с которым мы тогда работали, сказал замечательную фразу: 'нужно пойти хотя бы ради того, чтобы на этой премии был кто-то достойный'. А вообще, сейчас я понимаю, что это награда была больше для мамы. Участие в этой премии было сначала какой-то шуткой, а выросло в вознаграждение.

Я ЗНАЮ, ТЫ УЧАСТВУЕШЬ В АРТ-ШКОЛЕ. РАССКАЖИ ПРО НЕЕ?
— Это школа 'Концепция', где преподаватели — не какие-то мастера, а активные участники арт-сообщества, практикующие молодые художники. Это такая горизонтальная иерархия, с совершенно другими отношениями и связями, выступающая против токсичных вещей, которые в арт-сообществе распространены. Я даже не называю ребят в нашей группе 'студентами'. Мы обмениваемся опытом, чтобы помогать друг другу.

НАСЧЕТ ФИЛЬМА 'ПОХОРОНЫ КУРБЕ'. ТЫ НЕДАВНО ГОВОРИЛ, ЧТО ДЛЯ ТЕБЯ ЭТО САМЫЙ ВАЖНЫЙ ИЗ ТВОИХ ФИЛЬМОВ. А У МЕНЯ ВОПРОС ПРО САМЫЙ ДОРОГОЙ СЕРДЦУ ФИЛЬМ?
— У меня будет два ответа, потому что есть разделение на фильмы и видео работы. И, наверное, самая близкая сердцу видео работа — это 'Песня о тревожной молодости'. Там я со своей подругой, она играет на пианино, а я пою советскую патриотическую песню 58-го года. А фильм, который самый дорогой для меня, находится еще в производстве. Сейчас мне кажется, что я снимаю самую важную для себя работу, самую большую, в принципе, и самую важную. Фильм будет называться 'Человек с киноаппаратом', как фильм 1929 Дзиги Вертова, это будет интерпретация советского киноавангарда. Я к этому очень давно шел, с 2016 года где-то, съемки идут уже три года, и ни над чем еще я так долго не работал.

СЪЕМКИ УЖЕ ЗАКОНЧИЛИСЬ?
— Съемки для меня никогда не заканчиваются, даже к законченным работам я что-то доснимаю. С этим фильмом так же, я постоянно додумываю новые фрагменты. Но у него такая структура, он это предполагает, это постоянное обрастание новыми дополнениями. Все съемки хронологически распределяются по папкам. Там то, что я снимал в 10 утра, отправляется в папку '10 утра'; то, что я снимал в 15 часов — в папку '15 часов'. И неважно, где ты снимал, в Москве или Самаре, в Апатитах или Калининграде. Если ты что-то снимал в 10 утра, то это оказывается в конкретной папке, вся хронология фильма и монтаж строится по такому таймингу.
Из-за этого очень странные материалы оказываются рядом друг с другом. И связывает их только эта темпоральность, которая неустанно движется вперед. И выходит, что фильм начинается ранним утром, а заканчивается поздней ночью. Каждый кадр, каждый герой — это сквозной мотив. Даже если ты делаешь бессюжетый фильм, то он весь пронизан сквозными нарративами. Невозможно избавиться от какой-то истории, даже если ты пытаешься от нее избавиться.

ВО МНОГИХ РАБОТАХ ПОЯВЛЯЕТСЯ ТВОЯ ДЕВУШКА. КАК РАБОТАЕТ ЭТО ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ ЛИЧНОЙ ЖИЗНИ И РАБОТЫ?
— Все очень просто происходит. Я говорю, что хочу снять такую штуку, погнали. Она: да, погнали. И все. Мы, честно говоря, не обсуждаем конкретно, что это работа, это все абсолютно спонтанные вещи.
В XL на выставке есть видео, которое называется 'Работа'. В нем я смешиваю тесто со стеклом. В какой-то момент я подумал, что там нужна ручная камера с небольшой тряской, и попросил Арину помочь мне снять процесс с рук. В ходе работы я поглощен процессом, потому что меня ждет не самая простая задача — месить тесто со стеклом, и я не знаю, чем это закончится. В какой-то момент на тесте уже начинают появляться кровяные разводы. Арина, все это снимая, шепотом говорит мне: 'Заканчивай'. Я шепотом отвечаю, что еще 10 минут. Я в этом перформативном состоянии, в котором не чувствуешь боли, это особая штука, что-то странное на самом деле. И вот я заканчиваю, а Арина резко падает в обморок. У меня все руки в крови, а она в белой кофте. Несмотря на то, что она потом успокоила меня, что все хорошо, я осознал, как это иногда сложно работать в команде.
Нужно понимать, что она не боится крови, но на нее повлияло то, что это моя кровь. Я говорю ей: 'Ну что ты, как?' А она: 'Все очень круто, я хорошо сняла'. Сидит после обморока и говорит про съемку. И она правда очень хорошо все сняла, я подумал, что другой оператор мне и не нужен.

У ТЕБЯ В БЛИЖАЙШЕЕ ВРЕМЯ ВЫСТАВКА В ART4. ЧТО ПЛАНИРУЕТСЯ ТАМ?
— Тоже перформанс, результат непонятен заранее. С тестом тоже было непонятно, насколько это будет опасно и жестко. Тут работа тоже будет связана с визуально-болезненной пластикой. Проект будет на такую для нас, наверное, всех болезненную тему, связанную с пытками в тюрьмах.

НАСКОЛЬКО ДЛЯ ТЕБЯ ВАЖНО ПРИЗНАНИЕ?
— Признание — это просто твой ресурс. Я к этому только так отношусь. Это одновременно твоя свобода и твоя тяжесть. Тяжесть, потому что оно влечет за собой очень много негативных сторон. А свобода — когда ты просто можешь делать проекты, как ты хочешь. Потому что в тебя, как художника уже верят, получается, что ты можешь просто сделать что-то лучше, точнее, масштабнее, реализовать более сложные вещи, которые год назад не мог сделать. То есть просто движение вперед к тому, чтобы сделать в итоге русский павильон на венецианской биеннале. Вот, это моя задача.

ТЫ ЧЕГО-НИБУДЬ БОИШЬСЯ?
— Постоянно. Это перманентное состояние. Всяких вещей, от мелких непонятных до совершенно глобальных, связанных с реализацией своих идей, больших проектов. Мелкие тревоги, небольшие панические атаки. Да, полный спектр ощущений.

Адрес XL Gallery: 4ый Сыромятнический пер., 1