Где создается красота: в мастерской Александра Лемиша

САША, КАК У ТЕБЯ ДЕЛА? В ТВОИХ СОЦСЕТЯХ Я ВИДЕЛА, ЧТО ТЫ ТОЛЬКО ЧТО БЫЛ В ИНТЕРЕСНОМ МЕСТЕ.

Да, я ездил на Эльтон, соленое озеро в Волгоградской области между Волгоградом, Астраханью и Казахстаном. Там находится резиденция, организованная Димой Филипповым, куда я поехал при поддержке фонда «Сфера». Я сделал небольшой сайт-специфичный проект с отсылками к своим свечам, которые были на холстах, и задокументировал это.

МЫ С ТОБОЙ УЖЕ РАЗГОВАРИВАЛИ ДВА ГОДА НАЗАД, КОГДА ГОТОВИЛИ МАТЕРИАЛ ПРО РЕЗИДЕНТОВ САМООРГАНИЗАЦИИ «ИП ВИНОГРАДОВ». МНЕ КАЖЕТСЯ, С ТЕХ ПОР ТЫ СТАЛ НАМНОГО ПОПУЛЯРНЕЕ, А ТВОЯ КАРЬЕРА ЗАМЕТНО ПОШЛА В ГОРУ. КАК ТЫ САМ ОЩУЩАЕШЬ СВОЙ РОСТ? ИЗМЕНИЛОСЬ ЛИ ЧТО-ТО С ТОГО ВРЕМЕНИ ДЛЯ ТЕБЯ КАК ДЛЯ ХУДОЖНИКА?

Странно отрицать очевидное. Тогда, когда мы с тобой разговаривали, я был никому не нужен, и это было нормально, потому что у меня не было никаких выставок и проектов. В какой-то момент я действительно попал в поле зрения людей из арт-сообщества, стали появляться предложения, проекты, выставка в Музее Сидура, мастерские «Гаража»…

Да, я чувствую, конечно, многое. Буквально в прошлом году я делал небольшой артист-ток для Наташи Серковой, где мне нужно было проанализировать свои работы. Раньше мне казалось, что я стою на одном месте или просто делаю примерно одно и то же. Но, проанализировав, я удивился, как мои работы менялись... Как они усложнялись, как техника, которую я применяю до сих пор, развивается, как постоянно усложняются сюжеты. И, конечно, все интереснее и интереснее становится этим заниматься.

А С ЧЕГО, КСТАТИ, НАЧАЛАСЬ ТВОЯ КАРЬЕРА ХУДОЖНИКА?

Художником я был давно. Кажется, еще в 1999-м или в 1998-м у меня была первая персональная большая выставка. Неважно, что я тогда делал, но она была достаточно модернистская — не просто пейзажи или ученические работы, а прям проект, который я сам придумал. Мне было тогда примерно 19 лет...

ЭТО БЫЛО В МОСКВЕ?

Нет, это было в городе Кимры в Тверской области. В Москве мой путь начался с «Базы» (прим.ред. — образовательная программа и исследовательская экспериментальная площадка под ректорством Анатолия Осмоловского), ну и как у всех, знаешь, там начинается поиск. Все пытаются что-то придумать, как что-то рисовать, какие-то темы, кому-то подражать или сбиваться в кучки. Вот и мне почему-то показалось, что очень интересно делать диджитальное искусство. Мне нравилась форма какого-то нарратива, связанная с диджиталом, с интернет-эстетикой, с играми, с формами из каких-то рендеров, странные объекты и хоррор-эстетика. И это был мой поиск и взгляд на то, что тогда мне нравилось. Я придумал, что мне хочется делать все очень просто, но при этом ограничить себя некими условиями.

РАССКАЖИ, КУДА СЕЙЧАС ПРИВЕЛО ТЕБЯ ТВОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ?

Сейчас мне стало интересно заниматься именно рефлексией по поводу своего медиума, живописи или истории искусства. Последняя выставка включала в себя отсылки и деконструкцию работ Моне и абстрактных экспрессионистов. Я обращался к политическому контексту: курированию художников ЦРУ и одновременной охоте на ведьм и гонению на левых интеллектуалов в Америке. Коллекционеры покупали Ротко, Де Кунинга и Поллока, возили по Европе, даже показывали в России как свободное искусство некого свободного художника, индивидуалиста, яркой и успешной личности из США. Этот диссонанс, как мне кажется, происходит и в наше время: то, как нам преподносят искусство, не всегда совпадает с реальностью. Как будто бы всегда есть некая контролирующая сила — политика или интернет-компании, которые постоянно пытаются завоевать наше внимание. Мне интересно изучать сложный, многоступенчатый нарратив, который можно долго объяснять. При этом это еще и дополнительное мифотворчество, потому что не все люди понимают работы так, как я их вижу, — из-за этого возникает дополнительная тайна.

КСТАТИ, ПРО ДОПОЛНИТЕЛЬНУЮ ТАЙНУ — ТЕБЕ ИНТЕРЕСНЫ ИНТЕРПРЕТАЦИИ ЗРИТЕЛЕЙ ТВОИХ РАБОТ?

Конечно. Когда я выкладываю в интернет или выставляю свои работы на выставках, то очень редко пишу для них развернутый текст. Я не ограничиваю зрителя в интерпретациях — он может видеть то, что хочет. И с некоторых пор даже стремлюсь к большей абстракции. Для меня это уже какая-то мета-постмодернистская вещь, как бы исключающая иронию: я намеренно делаю что-то необычное, соединяю разные вещи, создаю много-много интерпретаций. В итоге кто-то видит в этом красивую картинку, кто-то — свою историю, кто-то — какие-нибудь фактуры. Я это очень приветствую, конечно.

ХОЧУ ПОГОВОРИТЬ ПРО МЕТОД ТВОЕЙ РАБОТЫ. ТЫ КАК-ТО РАССКАЗЫВАЛ, ЧТО ПЕРЕД ТЕМ, КАК ПЕРЕНЕСТИ ИЗОБРАЖЕНИЕ НА ХОЛСТ, ДЕЛАЕШЬ НАБРОСКИ В ТЕЛЕФОНЕ. РАССКАЖИ ПОДРОБНЕЕ, КАК СОЗДАЮТСЯ ТВОИ ПРОИЗВЕДЕНИЯ?

Я буду говорить именно про живопись. Изначально этот метод появился из-за того, что мне хотелось рисовать сложные вещи, но у меня не было даже собственной мастерской. А когда она появилась, уже не было времени туда ездить и сидеть долго перед холстами. Поэтому я придумал, что буду рисовать работы в телефоне. Я это сравниваю с автоматическим письмом, которое возникло в эпоху популярности психоанализа и которое часто использовали сюрреалисты и дадаисты как практику для вхождения в транс способ погасить тревогу.

Такая практика освобождает мозг — достаточно дать своей руке что-то делать самой. В какой-то момент этим занимался тот же Джексон Поллок: его техника дриппинга — это тоже некое вхождение в транс. Я решил, что мой способ — это тоже своего рода гипноз, но только я взаимодействую с гаджетом. Это как бы работа со своим собственным ментальным телом, с которым постоянно взаимодействуешь и ощущаешь контроль. При этом это помогает справляться с тревожностью. Знаешь, это ощущение себя художником, то, что ты всегда можешь рисовать и входить в это пограничное состояние, очень терапевтично.

НА ТВОЕЙ ВЫСТАВКЕ В АРТ4 БЫЛИ ПРЕДСТАВЛЕНЫ, В ТОМ ЧИСЛЕ, ДОВОЛЬНО МАСШТАБНЫЕ РАБОТЫ. ЕСТЬ ЛИ У ТЕБЯ ПЛАНЫ И ЖЕЛАНИЕ УХОДИТЬ В ВЕЛИЧИНУ?

Мне кажется, каждый художник хочет создавать тотальные вещи, которые будут задавливать своим размером. Мне бы хотелось, но это всегда связано с пространством, в котором ты делаешь выставку, а они не всегда большие.

Если честно, после резиденции на озере Эльтон, где я сделал сайт-специфичный проект, у меня появились новые идеи для дополнения моих работ. Теперь, учитывая новый опыт, я думаю о том, что они могут выглядеть интереснее и хочется использовать новые инструменты, которые я для себя открыл.

НЕТ ПЛАНОВ, НАПРИМЕР, СНЯТЬ БОЛЬШУЮ МАСТЕРСКУЮ ИЛИ СОЗДАТЬ БОЛЬШУЮ ИНСТАЛЛЯЦИЮ?

Фишка в том, что все мои работы можно сделать в большом формате: они все существуют в джиджитал формате и показывать их можно на любом экране — от маленькой фоторамки до какого-нибудь огромного дорогого экрана. Мне кажется, это классное преимущество.

ЕСТЬ ЛИ У ТЕБЯ ХУДОЖНИКИ ИЛИ ХУДОЖНИЦЫ, КОТОРЫМИ ТЫ ВДОХНОВЛЯЕШЬСЯ?

Я как настоящий эгоцентрик, конечно же, по-настоящему интересуюсь только своим искусством. Как бы пафосно это не звучало, зато честно! Но, конечно же, у меня есть коллеги, на которых я равняюсь или искусство которых для меня созвучно. Например, я хорошо понимаю то, что делает Виталий Безпалов – каждый раз удивляюсь, когда вижу его новые сольные проекты и высказывания. Для меня очень важно, чтобы художник говорил про себя, рассказывал какие-то свои истории, и Виталик это всегда делает.

Из зарубежных мне нравится Марсель Дюшан. Мне кажется, это художник, который в свое время придумал современное искусство и его работы до сих пор актуальны, вне зависимости от того, какая сейчас эпоха, и как художники производят свои работы — при помощи нейросетей или руками. Дюшан все уже предсказал и предугадал.

ЗНАЮ, ЧТО ТВОИ РАБОТЫ СЕЙЧАС ДОВОЛЬНО ХОРОШО РАСХОДЯТСЯ ПО ЧАСТНЫМ КОЛЛЕКЦИЯМ. ТЯЖЕЛО ЛИ ТЕБЕ С НИМИ РАССТАВАТЬСЯ?

Нет, я как раз очень легко это делаю, потому что считаю, что акт покупки легализуют то, что ты делаешь как художник. Когда-то я создавал много работ и их не покупали — тогда рано или поздно появлялись мысли «Что я делаю не так?» и пропадает вообще какая-либо мотивация.

У моего искусства достаточно сложная точка входа для приобретения. Мне кажется, у нас в стране такая живопись все еще не особенно популярна. Я намеренно избегаю текст, а у нас любят текстоцентричное искусство и больше визуальных образов. Сейчас мои работы становятся более абстрактными, я стремлюсь к этому, но не знаю. хорошо это или плохо, и чего от меня ждут.

ИНТЕРЕСНО ПОГОВОРИТЬ С ТОБОЙ ПРО ЭЙДЖИЗМ — СТАЛКИВАЛСЯ ИЛИ СТАЛКИВАЕШЬСЯ ЛИ ТЫ С ЭТИМ В МИРЕ ИСКУССТВА? КАК ВООБЩЕ ОТНОСИШЬСЯ К ТАК НАЗЫВАЕМЫМ РАМКАМ «МОЛОДОЙ ХУДОЖНИК»?

В искусстве, как и в любой сфере, есть рамки и структура. Наверное, это какая-то глупая условность — молодой или немолодой, — потому что человек может осознать себя художником и в 20, и в 40, и в 50! Он может создавать классное, свежее искусство, но, например, не подходит по возрасту для участия в ярмарке Blazar.

С другой стороны, такие люди имеют фору по сравнению с молодыми художниками. Они проще находят темы для рефлексии. Лично мне все равно, я не скажу, что стремлюсь попасть на тот же Blazar или что меня обижает, когда не берут в резиденции или на опен-коллы. Я воспринимаю это как условия, через которые мне как человеку и личности нужно пройти. Не просто так я начал заниматься искусством в определенном возрасте. Бессмысленно пытаться понять, когда лучше или хуже. Вот когда пришло время, тогда я и начал этим заниматься. Видимо, этот путь нужно пройти именно так — при тех данных, которые есть.

ТЫ СЕЙЧАС СКАЗАЛ, ЧТО У ТЕБЯ ЕСТЬ ФОРА В ПЛАНЕ КАКОЙ-ТО РЕФЛЕКСИИ И ОПЫТА. ТЫ ЭТО ЧУВСТВУЕШЬ В КОМПАНИИ С ХУДОЖНИКАМИ, КОТОРЫЕ МОЛОЖЕ ТЕБЯ?

Конечно. Иногда люди рассказывают о вещах, которые ты уже пережил. Человек стоит на пороге этих событий, думает о них, проживает, а ты не можешь ничем помочь. Можно дать совет, но обычно тебе никто не поверит, потому что у каждого свой опыт и свой взгляд. Иногда кто-то спрашивает совета, и в таких случаях я действительно сталкиваюсь с вещами, которые уже пережил. Это сильно ощущается, особенно когда между вами и другим человеком 15 лет разницы в возрасте. Ты уже много видел, лучше разбираешься в людях, становишься осторожнее в определенных ситуациях. Ты просто более внимателен к определенным деталям, и информация сохраняется в голове иначе, ее больше. Хотя, возможно, это и не так.

В ТОМ ИНТЕРВЬЮ С РЕЗИДЕНТАМИ ИП ВИНОГРАДОВ ДВА ГОДА НАЗАД НА МОЙ ВОПРОС «КАК ПРОДОЛЖАТЬ ЧТО-ТО ДЕЛАТЬ, КОГДА В МИРЕ ВСЕ РУШИТСЯ?» ТЫ ОТВЕТИЛ, ЧТО НЕ МЫ ПЕРВЫЕ, НЕ МЫ ПОСЛЕДНИЕ, КТО НАБЛЮДАЕТ ОБРУШЕНИЕ МИРА — ИЗ СТАРОГО МИРА ВСЕГДА РОЖДАЕТСЯ НОВЫЙ. СЕЙЧАС ТЫ ВСЕ ЕЩЕ СОГЛАСЕН С ЭТИМИ СЛОВАМИ? И НА КАКОЙ СТАДИИ МЫ СЕЙЧАС — ВСЕ ЕЩЕ НАБЛЮДАЕМ РАЗРУШЕНИЕ?

Я не знаю, но, может быть, что-то уже формируется. От того, что, скажем, кто-то уехал, кто-то вернулся — начинает формироваться в новом контексте совершенно другая арт-сцена, с другой проблематикой. И, естественно, этого никак не избежать. По поводу разрушения мира, я имел в виду даже самые радикальные формы — даже после самых ужасных катастроф люди начнут возрождать свою цивилизацию и будут проходить все заново. Это неизбежно. Жизнь постоянно меняется. Нам кажется, что жизнь была другой, но так было только для нас. В других местах жизнь была абсолютно такой же ужасной или сложной, просто не для нас. А сейчас мы можем почувствовать то, что люди давно проживают в Африке, например, или в Сирии.

НАД КАКИМИ ПРОЕКТАМИ ТЫ СЕЙЧАС РАБОТАЕШЬ? РАССКАЖИ О СВОИХ ПЛАНАХ.

Готовлю сейчас совместную выставку со Славой Нестеровым, у нас будет совместное шоу. Потом у меня будет новый проект в Воронеже в «Дай Пять» с Яном Посадским. Также планируем совместную выставку с Виталием Безпаловым — это будет не живопись, а в основном объекты, муляжи и видео. И еще готовим проект вместе с галереей fābula с несколькими художниками, а я со-курирую. Так что будет интересно, я думаю.