Кто это придумал и как это работает: команда Третьяковской галереи в Самаре

Михаил Савченко

директор филиала Третьяковской галереи в Самаре

ТРЕТЬЯКОВКА В САМАРЕ ОТКРЫЛАСЬ ПОЧТИ ГОД НАЗАД. КАКИМ ДЛЯ ВАС ОКАЗАЛСЯ ЭТОТ ПЕРВЫЙ ГОД?

И радостным, и сложным. Мы активно формировали команду, искали свой язык общения с аудиторией, пробовали объяснить, кто мы и зачем здесь.

Особенно непростым был период реставрации до открытия. Много времени уходило на общение со строителями, на попытки отстоять решения, которые для нас были принципиальны с эстетической и функциональной точек зрения. А строителям зачастую было проще сделать иначе. Это был долгий период ежедневной, местами сложной коммуникации.

Сейчас для нашей команды наступил новый этап — это стабильная работа, развитие и долгосрочное планирование.

НАСКОЛЬКО ПЛАНЫ И СТРАТЕГИЯ, ЗАЛОЖЕННЫЕ ВНАЧАЛЕ, СОВПАЛИ С РЕАЛЬНОСТЬЮ?

До открытия основного здания мы обосновались в небольшом домике в центре города — там работал «Клуб Третьяковки в Самаре». Уже тогда мы начали движение сразу в двух направлениях: с одной стороны, выстраивали диалог с городом, с другой — учились взаимодействовать с Третьяковской галереей как с большой институцией со своей иерархией и регламентами.

Решение начать работу таким образом оказалось очень правильным. В домике мы запустили образовательные программы, открыли сувенирный магазин и кофейню. За эти несколько лет до переезда в основное здание мы освоились и научились решать разного рода задачи, требующие согласования с Третьяковской галереей, благодаря чему нам удалось открыть филиал сразу с выставкой, образовательным центром и магазином.

Конечно, не всё получилось запустить одновременно, что-то потребовало больше времени в реализации. Например, запуск арт-резиденции отложили на полгода с момента открытия. Ресторан пока так не открыли, хотя для пространства с историей Фабрики-кухни это особенно важно. Процесс долгий, но мы уже на середине пути. На работу с территорией вокруг здания тоже ушло время. Мы уже сделали «Сад баланса» вместе с городом, но открытие внутреннего двора еще в работе, планируем осуществить его в конце лета 2025 года или осенью и делать там уличные кинопоказы, концерты, лекции – это будет новый виток развития музея.

ЕСТЬ ОЩУЩЕНИЕ, ЧТО ВАМ УДАЛОСЬ ПРОЛОЖИТЬ КАКОЙ-ТО СОВЕРШЕННО НОВЫЙ ПУТЬ ДЛЯ ДРУГИХ ФИЛИАЛОВ И МУЗЕЕВ, КОТОРЫЕ МОГУТ ТЕПЕРЬ ПОСЛЕДОВАТЬ ВАШЕМУ ПРИМЕРУ?

Наш опыт организации филиала, который работает как полноценный музей с собственной программой и местной командой, — действительно первый в своем роде. Третьяковская галерея сейчас готовит к открытию филиалы в Калининграде и во Владивостоке, и коллеги уже обращаются к нам за консультациями.

Нам, я считаю, очень повезло. Если бы не было здания Фабрики-кухни, не было бы и филиала Третьяковской галереи в Самаре. Это большая удача по многим причинам. Во-первых, само здание — памятник архитектуры, настоящий модернистский шедевр. А во-вторых, оно существенно расширяет нашу тематическую рамку. С одной стороны, мы — Третьяковская галерея, хранители классики и сокровищ русского искусства. Но с другой — мы можем говорить о конструктивизме, авангарде, социальных утопиях, новом быте, роли женщин в архитектуре и искусстве.

Кроме того, у здания долгая и непростая судьба: оно десятилетиями стояло за баннерами, и никто не понимал, будет ли оно спасено. А теперь люди приходят и вспоминают: «Я сюда в столовую ходил», «Мы тут покупали эклеры», «Здесь был рок-клуб “Сквозняк”». Это место с глубокой локальной памятью, и это делает его особенным.

ЧТО, НА ВАШ ВЗГЛЯД, СЕГОДНЯ ДЕЛАЕТ МУЗЕЙ ТЕМ МЕСТОМ, КУДА ХОЧЕТСЯ ПРИХОДИТЬ И ВОЗВРАЩАТЬСЯ?

Мне кажется, важно обращаться к человеку, говорить с ним на понятном и доступном языке. Я за то, чтобы не быть снобом.

Безусловно, экспертность должна быть на высочайшем уровне. Но всё же мы Третьяковская галерея, массовая институция. Это не центр современного искусства и не научный институт, которые могут работать с узкой профессиональной аудиторией.

Во время стройки мы большое внимание уделяли доступности, приглашали в здание людей с разными видами инвалидности, чтобы понять, везде ли можно комфортно подняться, пройти, проехать на инвалидной коляске. Сейчас продолжаем работать с инклюзией, проводим экскурсии на жестовом языке с тифлокомментированием.

Я считаю, что современный музей должен быть не только про искусство. Сейчас у всех сложный ритм жизни, высокий тревожный фон. Музей должен давать ощущение комфорта, замедления, заботы. Мы всегда мыслили себя как площадку для открытого общения. Нам очень хотелось стать для местных жителей «своим» местом. Поэтому у нас много пространства на первом этаже, куда можно зайти без билета: посидеть, выпить кофе, побыть во дворе или на крыше.

СУЩЕСТВУЕТ ЛИ В САМАРЕ В КАКОЙ-ЛИБО ФОРМЕ МУЗЕЙНОЕ СООБЩЕСТВО, ГДЕ КУРАТОРЫ, ДИРЕКТОРА МОГЛИ БЫ ОБМЕНИВАТЬСЯ ОПЫТОМ?

Есть чат в телеграме, который так и называется — «Музейное сообщество». Он особенно оживает перед большими событиями — например, перед «Ночью музеев» или «Ночью искусств». Но при этом там поднимаются и какие-то общие проблемы, так что это вполне живое комьюнити.

Мы общаемся, ходим друг к другу. Я вообще очень люблю самарские музеи — практически каждые выходные куда-нибудь выбираюсь. Мне кажется, очень важно быть в контексте, поддерживать контакт, оставаться частью общего поля.

Константин Зацепин

главный специалист отдела научной и выставочной деятельности

ФИЛИАЛ ТРЕТЬЯКОВСКОЙ ГАЛЕРЕИ В САМАРЕ РАСПОЛОЖЕН В ЗНАКОВОМ КОНСТРУКТИВИСТСКОМ ЗДАНИИ ФАБРИКИ-КУХНИ, ЧЬЯ АРХИТЕКТУРА НЕСЕТ МОЩНЫЙ СИМВОЛИЧЕСКИЙ СМЫСЛ. КАК ЭТА ОСОБЕННОСТЬ ПОВЛИЯЛА НА РАБОТУ С ПРОСТРАНСТВОМ И ФОРМИРОВАНИЕ ЭКСПОЗИЦИИ?

Выставочное пространство, действительно, оказалось сложным, потому что изначально оно не предназначено для музейных экспозиций. Это здание — мощный архитектурный жест, настоящее высказывание со своей логикой и символическим значением. Екатерина Максимова заложила в постройку супрематический код: ее форма — пересечение круга и клиновидного элемента — отсылает к работам Эль Лисицкого, к символике, которая проявилась, например, в его знаковой работе «Клином красным бей белых» с нашей прошлой выставки. Дополняет этот образ серп и молот — не просто советская эмблема, а мифологически нагруженные символы. Это здание «говорит» о движении, силе и времени — как историческом, так и внутреннем, приватном времени зрителя, которое разворачивается в процессе прохождения залов.

ВЫ КУРИРОВАЛИ ДВЕ ПЕРВЫХ ВЫСТАВКИ ФИЛИАЛА. КАКИЕ ЗАДАЧИ КАК КУРАТОР ВЫ СТАВИТЕ ДЛЯ СЕБЯ В МУЗЕЙНЫХ ПРОЕКТАХ?

Для меня важно, чтобы центральный мотив экспозиции был понятным и считывался на базовом уровне. А более сложные смыслы рождаются в процессе выстраивания экспозиции, когда произведения вступают во взаимодействие друг с другом и пространством. Вот они-то и есть главное на выставке. Концепция и экспозиция — вещи неразрывные в том смысле, что идеи формулируются не словами, а произведениями. Они образуют синтаксис выставки.

Мы показываем искусство России в диалоге эпох. Такое соседство, например, академизма и авангарда, дает импульс иначе взглянуть на музейные шедевры, освежить или вовсе изменить их восприятие. Поэтому когда на выставке видишь расположенные рядом работы, например, Мясоедова и Файбисовича, понимаешь, что эти сближения вовсе и не странные, а вполне логичные.

Наша концепция — начинать с человека, его опыта, выстраивать выставки как пространства, в которых он мог бы меняться и в этих изменениях осознавать себя. Так, первая выставка, посвященная, казалось бы, простому мотиву — еде в искусстве, в итоге раскрыла еду как фундаментальный образ, связанный с основами человеческого существования. Это не только про быт, но и про уют для духа, нечто стабильное в современном мире, который все сложнее понять.

ФИЛИАЛ РЕГУЛЯРНО ЗАПРАШИВАЕТ ПРОИЗВЕДЕНИЯ У МОСКОВСКИХ КОЛЛЕГ. С КАКИМИ СЛОЖНОСТЯМИ МОЖЕТ БЫТЬ СОПРЯЖЕН ЭТОТ ПРОЦЕСС?

Вопрос доверия прежде всего. На первых порах было сложно. Никто не представлял, что в здании, которое долгие годы было в запустении, можно создать полноценное выставочное пространство. У коллег возникали сомнения: удастся ли обеспечить необходимые климатические условия, создать среду, отвечающую требованиям хранения произведений. Приходилось долго убеждать хранителей в уместности каждого экспоната. Но, признаться, все эти сомнения разделяли и мы сами. Видели бы вы это здание на старте — в полуразрушенном состоянии, местами даже без крыши! Но в итоге сегодня всё не просто отреставрировано, но и доведено до очень высокого музейного уровня. В этом состоит абсолютно героический подвиг и моих коллег, и директора, и попечителей. Вообще, «личный героизм» — центральное словосочетание в разговоре о любых проектах в регионах. Все держится исключительно на нем. Так что уже ко второй выставке, когда многие специалисты у нас побывали, стало намного легче убеждать их в целесообразности наших решений.

В СВОЕЙ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ПРАКТИКЕ ВЫ МНОГО РАБОТАЛИ С САМАРСКИМ ИСКУССТВОМ И МНОГО СДЕЛАЛИ В 2010-Е ГОДЫ ДЛЯ ЕГО ИНСТИТУЦИОНАЛИЗАЦИИ. ЕСТЬ ЛИ У МУЗЕЯ ВЕКТОР НА ИЗУЧЕНИЕ ИСТОРИИ САМАРСКОГО ИСКУССТВА И РАБОТУ С НИМ?

Для меня всегда было важно вырвать этих художников из «плена локальности». Понятие «локальный художник» имеет колониальную оптику, в которой его искусство определяется не качеством, а географией, а автор ценится исключительно за свою привязку к месту.

Художники у нас в городе были, есть и продолжают работать. У большинства из них, насколько я могу судить, нет проблем с тем, чтобы выставляться. Другое дело, что есть «слепые пятна» в осмыслении самой сути их деятельности. Кроме того, в Самаре определенная художественная традиция не обрывалась полностью на протяжении десятилетий, в отличие от многих городов, где «неофициальные» художники выживали с большим трудом. Зрителям очень важно рассказывать о влияниях и преемственности в искусстве, пытаться формировать некую картину мира, в которой не просто есть место явлениям, расширяющим культурный горизонт, но и некое понимание их системности. Я хотел бы работать с местными авторами, не вырывая их, насколько это возможно, из «магистральной» истории российского и мирового искусства. А, наоборот, акцентировать эти связи.

У ВАС БОЛЬШОЙ ЛИЧНЫЙ КУРАТОРСКИЙ ОПЫТ, НО ЧТО ПРИНЦИПИАЛЬНО НОВОГО ВЫ ДЛЯ СЕБЯ ОТКРЫЛИ, НАЧАВ РАБОТАТЬ В ФИЛИАЛЕ ТРЕТЬЯКОВСКОЙ ГАЛЕРЕИ?

Буду откровенен: здесь я по сути всему и научился. Когда ты работаешь с профессионалами из Третьяковской галереи, людьми, которые имели дело с искусством еще до твоего рождения, ты вынужден постоянно нагонять: как говорится, «учить матчасть» по истории искусства. Это занимает много времени и сил, зато дает возможность обосновывать интуитивные решения теоретической базой. А еще я выработал для себя три базовых принципа курирования, которых и придерживаюсь: выставка — это опыт зрителя. Выставка — это внутренний диалог произведений. Выставка — это история, имеющая начало, середину и конец. Посетитель не должен «выходить из зала таким же, как раньше».

Яна Берман

заведующая отделом по работе с посетителями

РАССКАЖИТЕ, ЗА ЧТО ОТВЕЧАЕТ ВАШ ОТДЕЛ, КАКИЕ ЗАДАЧИ ПЕРЕД ВАМИ СТОЯТ?

Наша главная задача — создать в музее атмосферу гостеприимства, где каждый посетитель чувствует себя желанным гостем. Важно, чтобы гости видели рядом дружелюбных, внимательных сотрудников, готовых помочь — подсказать путь, ответить на вопросы, объяснить, где оставить коляску или найти гардероб. Мы делаем всё, чтобы это происходило естественно, без неловкости, без страха задать «неуместный» вопрос. Помимо фронт-офиса — администраторов, гардероба — мы курируем и другие направления, включая экскурсионные программы и работу зоны кафетерия.

ВЫ УПОМЯНУЛИ МУЗЕЙНОЕ ГОСТЕПРИИМСТВО. МОЖЕТЕ ПОДЕЛИТЬСЯ ПРИМЕРАМИ РЕШЕНИЙ, КОТОРЫЕ ПОМОГАЮТ СДЕЛАТЬ ФИЛИАЛ БОЛЕЕ ОТКРЫТЫМ И ДРУЖЕЛЮБНЫМ ПРОСТРАНСТВОМ?

Мы с командой часто рассуждали, каким должен быть идеальный музей. Например, я всегда хотела, чтобы в нем не было бахил или чтобы там было больше разных — тематических, авторских — экскурсий и медиаций. Теперь эти детали становятся частью реальности. Или, например, я знаю, как непросто долго ходить по выставке, даже если очень любишь искусство. Поэтому мы предлагаем мобильные сиденья, которые можно взять и присесть у понравившейся картины. Ранее посетители часто жаловались на резкий температурный перепад между улицей и залами, упрекая нас, что мы «любим картины больше, чем людей». Но для нас в центре внимания всегда человек. Поэтому мы нашли решение — теперь на входе каждый может взять теплый плед и отправиться на выставку. Недавно мы внедрили карту лояльности «Друг Третьяковки». Надеемся, что со временем она поможет нам выстраивать более близкие и долгосрочные отношения с посетителями.

Мне важно, чтобы и посетители, и сотрудники чувствовали себя здесь хорошо. Потому что если человек, который работает в музее, получает удовольствие от своего дела, он передает эту энергию и гостям.

ЗНАЧИТЕЛЬНАЯ ЧАСТЬ ПОСЕТИТЕЛЕЙ МУЗЕЯ — ЭТО ШКОЛЬНИКИ, ПОДРОСТКИ. КАК СДЕЛАТЬ ТАК, ЧТОБЫ ИМ ХОТЕЛОСЬ ПРИХОДИТЬ В МУЗЕЙ?

В филиале много программ для детей. Конкретно наш отдел разработал абонемент «Дай пять» для школьных групп. Название символично: это и дружеский жест, и пять встреч с музеем в течение года. Мы стремимся к тому, чтобы стать для детей знакомыми и понятными. За пять встреч они погружаются в музейную жизнь: знакомятся с реставраторами и узнают, в чем ценность картины, почему ее нельзя трогать руками, что скрывается под слоями краски; участвуют в создании выставки, начинают понимать, как рождается идея, как собирается материал и выстраивается сюжет; исследуют конструктивизм и особенности здания через интерактивный квест, открывают для себя его историю, архитектуру и культурный контекст.

Самое ценное в этой программе — чувство сопричастности, друг с другом, с музеем. Когда в итоге мы видим горящие, заинтересованные глаза детей от встречи к встрече, мы понимаем, что приблизились к своей цели.

САМАРСКИЙ ЗРИТЕЛЬ — КАКОЙ ОН?

По моим наблюдениям, самарский зритель в первую очередь благодарный — после открытия мы получили множество слов поддержки. В то же время я понимаю, что наш музейный формат пока непривычен для региона, поэтому и гости нередко чувствуют себя неловко у нас, порой даже раздражаются. Например, многие привыкли, что в других самарских музеях всё устроено проще: купил билет — зашел. У нас же больше интерактивных элементов, несколько сложнее система посещения. Мы стараемся помочь зрителю освоиться, но, не скрою, сталкиваемся и с сопротивлением.

Еще одна особенность самарской аудитории — она требовательна. Иногда это проявляется в сложных ситуациях: например, когда мы еще не приобрели специальные детские коляски, а по правилам обычные коляски в выставочных залах использовать нельзя. Родители возмущались, настаивали на своем праве, и, честно говоря, я их понимаю. Я бы на их месте тоже отстаивала свою позицию.

Но, в конечном счете, это хорошо. Требовательность зрителя держит нас в тонусе. Мы понимаем: человек выбрал именно наш музей, он заплатил за билет, уделил нам свое время, и мы должны оправдать его ожидания. Это мотивирует нас развиваться.

ВЫ РЕГУЛЯРНО ВЗАИМОДЕЙСТВУЕТЕ С ПОСЕТИТЕЛЯМИ И ПОЛУЧАЕТЕ САМУЮ РАЗНУЮ ОБРАТНУЮ СВЯЗЬ. КАК ВАМ УДАЕТСЯ СОХРАНЯТЬ В СЕБЕ ЧЕЛОВЕКОЛЮБИЕ?

Мои коллеги часто шутят, что я всегда найду оправдание любому поступку. Возможно, в этом есть доля правды. Но, во-первых, я искренне люблю свою работу в музее. Во-вторых, мой профессиональный опыт и до музея всегда был ориентирован на человекоцентричный подход. Со временем я пришла к пониманию, что мы не всегда знаем, что стоит за тем или иным поступком, комментарием, отзывом — каким бы несправедливым он лично мне ни казался. Но изначально считать человека плохим — значит лишить себя возможности диалога и роста.

Алексей Тилли

заведующий отделом по маркетингу и связям с общественностью

РАССКАЖИТЕ, ЗА ЧТО ВАШ ОТДЕЛ ОТВЕЧАЕТ, КАКИЕ ЗАДАЧИ ПЕРЕД ВАМИ СТОЯТ?

Наш пиар-отдел отвечает за всё, что связано с коммуникацией, и наша главная особенность — ведение всех процессов inhouse. У нас практически нет сторонних подрядчиков: всю стратегию, смыслы, контент и дизайн мы разрабатываем внутри команды.

Мы ведем сайт и соцсети, настраиваем рекламу, организуем съемки, делаем монтаж и моушн, а также занимаемся пресс-показами и турами. Фирменный стиль, продукцию для магазина, сувенирную линейку разрабатывают наши дизайнеры Мария и Дмитрий.

СОЦСЕТИ – ЭТО СВОЕОБРАЗНЫЙ МОСТ МЕЖДУ МУЗЕЕМ И ЕГО АУДИТОРИЕЙ. ЧТО ДЛЯ ВАС ВАЖНО В ЭТОМ ВЗАИМОДЕЙСТВИИ?

Мы всегда стремимся к живому, человечному диалогу. Одна из наших особенностей — авторские колонки в соцсетях. У нас есть целый коллектив авторов из команды филиала, мы активно взаимодействуем с научным отделом и в текстах стараемся сочетать элементы академического языка с лаконичностью и юмором. Это создает многослойную коммуникацию с аудиторией, ощущение постоянного движения внутри институции, а также впечатление, что с тобой говорят живым человеческим языком.

Отдельное направление — фирменный стиль и брендинг. И здесь, признаюсь, наш подход стал ориентиром для многих культурных институций и медиа. Мы создаем медиапаки под каждый крупный проект. Например, к проекту о конструктивизме — не только посты, но и календари, заставки, стикеры, оформленные в едином визуальном ключе. Человек видит иллюстрацию на экране телефона — и уже попадает внутрь нашей культурной среды. Какие-то элементы идут в печать и попадают в музейный магазин, другие остаются в digital. Это про персонализацию искусства и про то, чтобы быть ближе.

КАК ОСОБЕННОСТИ ЛОКАЛЬНОГО КОНТЕКСТА ВЛИЯЮТ НА МАРКЕТИНГОВУЮ СТРАТЕГИЮ МУЗЕЯ?

Мы встроены в локальный контекст — не просто сотрудничаем с самарскими художниками и институциями, а реально живем в этом взаимодействии. Фирменный стиль нашего филиала, например, разработал известный самарский художник Андрей Сяйлев. С ним же мы открыли «Кислородный зал» — ностальгическую инсталляцию на третьем этаже, которая пропитана духом старой Самары. Во дворе установлен его же «Фонтан» — оммаж Дюшану, но с локальным акцентом.

Кроме того, работы других местных авторов представлены в музейном магазине, мы часто сами инициируем коллаборации с ними. Для нас важно не выглядеть «летающей тарелкой», как метко сказал наш директор Михаил Савченко. Мы не диктуем, а встраиваемся — работаем на стыке федерального и локального, дополняем культурный ландшафт Самары, а не навязываем свой. И главное — наша команда полностью местная. Мы не просто знаем контекст, мы его чувствуем и любим.

ДЛЯ ВЫСТАВКИ «В КРУГЕ ЦВЕТА. КРАСНЫЙ» ВМЕСТЕ С САМАРСКИМ МУЗЫКАНТОМ ДМИТРИЕМ КРЫЛОВЫМ ВЫ НАПИСАЛИ ДЛИННЫЙ САУНДТРЕК, КОТОРЫЙ ЗВУЧИТ В ОДНОМ ИЗ ЗАЛОВ. А ЕСЛИ БЫ ВЫ ПИСАЛИ САУНДТРЕК ДЛЯ ФАБРИКИ-КУХНИ, КАКИМ БЫ ОН БЫЛ?

Сейчас я глубоко погружен в направление под названием хонтология, музыка-призрак. Термин ввел философ Жак Деррида, описывая новое культурное явление. «Призракология» — музыка, будто созданная образами прошлого. Это ностальгическая история, где часто используются винтажные синтезаторы, аналоговые звуки и искаженные эффекты.

Мне было бы интересно попробовать создать нечто в рамках этой антологии, оттолкнувшись от звуковой памяти конкретного места. Представьте комбинат общественного питания, здание с историей, где десятилетиями звучали разные шумы, голоса, музыка. Я бы синтезировал эти звуки, проанализировал, как они менялись с 30-х годов до наших дней, и на их основе создал атмосферный саундтрек — не просто фон, а звуковую хронику архитектурных трансформаций.

МОЖЕТЕ ПОДЕЛИТЬСЯ, КАКИЕ НЕОЧЕВИДНЫЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ИЛИ ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЕ НАВЫКИ ОКАЗЫВАЮТСЯ ОСОБЕННО ЦЕННЫМИ В ВАШЕЙ ПРОФЕССИИ?

Интересный вопрос. Проще, наверное, показать наш кабинет: подборка книг об искусстве, виниловый проигрыватель, стеллаж с пластинками, рядом — коллекция работ самарских художников. Мы с командой часто ставим музыку, обсуждаем идеи, много читаем. Всё это — часть общего процесса.

Работа в Третьяковской галерее для меня — это даже не работа, а лайфстайл. Если ты в этом, значит, по-настоящему увлечен. Я начинал как преподаватель государственного университета, четыре года читал лекции по русской культуре на истфаке. Сейчас с удовольствием провожу в офисе много времени, иногда даже в выходные захожу, чтобы спокойно поработать.

У нас в отделе постоянно что-то происходит, и это выходит за рамки обычного графика. Иногда бывает сложно провести черту между работой и личным. Это точно не про «пришел в девять, ушел в шесть». При этом я не могу сказать, что «живу на работе» или что я трудоголик — просто мне действительно нравится то, чем я занимаюсь.

Галя Зыбанова

куратор арт-резиденций

ЧТО ТАКОЕ АРТ-РЕЗИДЕНЦИЯ «ХУДОЖНИК +» В ФИЛИАЛЕ ТРЕТЬЯКОВСКОЙ ГАЛЕРЕИ В САМАРЕ И КАК РОДИЛАСЬ ЕЕ ИДЕЯ?

Идея резиденции появилась осенью 2023 года, когда я сама в составе аут-группы «Муха» участвовала в резиденции студии «Тихая» в Нижнем Новгороде, а до этого — в ЦСИ «Сияние» в Апатитах. Тогда мы впервые попробовали формат резиденции как художники. Примерно в то же время ко мне обратились мои будущие коллеги из самарской Третьяковской галереи с предложением стать куратором арт-резиденции, но концепцию еще только предстояло сформировать.

Перед поездкой в Нижний мы созванивались с Алисой Савицкой, куратором студии «Тихая». Мы как художники работали тогда с социальной инсталляцией, ситуацией, поэтому Алиса задала нам очень точные вопросы: с кем из местных людей нам бы хотелось пообщаться, какие виды взаимодействия интересны. Уже в Нижнем мы провели несколько встреч с Институтом развития городской среды. Я командный игрок, мне близко коллективное художественное производство. Кому-то нужно одиночество, а мне — связь. Поэтому тогда у меня впервые в голове закрепилась мысль: в резиденции нужен человек-проводник — местный житель-специалист, погруженный в городскую среду. В Третьяковке мы расширили «Плюс» до любых городских профессий: повар, микробиолог, программист, пивовар, тренер, кондитер, парикмахер, предприниматель.

ПЕРВЫЙ СЕЗОН АРТ-РЕЗИДЕНЦИИ В САМАРСКОМ ФИЛИАЛЕ ТРЕТЬЯКОВСКОЙ ГАЛЕРЕИ УЖЕ СТАРТОВАЛ, И ЧАСТЬ ХУДОЖНИКОВ УСПЕЛИ НАЧАТЬ РАБОТУ. КАКИМИ ДЛЯ ТЕБЯ ОКАЗАЛИСЬ ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ И РЕЗУЛЬТАТЫ?

На запуск арт-резиденции от идеи до приезда первых художников ушел почти год. Open Call мы запустили в сентябре 2024 года и за месяц получили больше 160 заявок. Работал экспертный совет из специалистов московской и самарской Третьяковской галереи и внешних экспертов. Отобрали 10 художников, и с января 2025 года мы начали принимать их в Самаре: по два участника в месяц.

Сейчас понимаю, что, возможно, стоило бы сократить число участников и увеличить срок их пребывания. Месяца едва хватает на знакомство с городом, местной арт-тусовкой, на экскурсии в галереи и музеи, сбор историй и впечатлений. Можно лишь наметить идеи, сделать скетчи, но полноценная работа требует большего времени. Мы с самого начала не ставили художникам задачу создать законченное произведение искусства — для нас важнее сам процесс. Хотя художники приезжают с ожиданием результата. Иногда что-то не складывается, и тогда мы вместе ищем тему, поворот, создаем ситуации. Тем не менее, итоговая выставка запланирована. Я вижу ее как выставку-зарисовку, отражение того, что происходило, о чем думалось. Мы планируем открыть ее в августе и оставить до конца января, чтобы успеть привлечь как можно больше разных аудиторий.

КАК УСТРОЕНА СИСТЕМА ПОДДЕРЖКИ УЧАСТНИКОВ РЕЗИДЕНЦИИ?

Участие в программе арт-резиденции предполагает вознаграждение. С помощью партнера обеспечивается проезд и проживание, оплата расходных материалов.

Важно, что вознаграждение получают и «Плюсы», чья роль может варьироваться: от соавторов до гидов и постоянных собеседников. Нам было принципиально важно, чтобы их участие было равноценным как признание их вовлеченности и ответственности в проекте.

НАСКОЛЬКО ГЛУБОКО ТЫ ВОВЛЕКАЕШЬСЯ ВО ВЗАИМОДЕЙТСВИЕ С КАЖДЫМ ХУДОЖНИКОМ И ЕГО «ПЛЮСОМ» И В ИХ ПРОЕКТЫ?

Вопрос для меня насущный, я продолжаю нащупывать границы участия. Моя основная задача — сделать так, чтобы диалог между художником и его «Плюсом» вообще случился. Есть художники-индивидуалисты, которым не нужно мое сопровождение, и тут важно сохранить дистанцию, чтобы не мешать их внутреннему процессу. В других ситуациях я сама становлюсь проводником: подсказываю, с кем поговорить, куда сходить, на что обратить внимание.

Сейчас я живу в постоянной рефлексии. Иногда случается так, что у художника есть запрос на встречу и обсуждение, а у меня нет внутреннего ресурса, и я иду, не зная, что получится. Но процесс идет — через паузы, вопросы, диалог. Получается очень терапевтично для обоих.

КАКАЯ ДАЛЬНЕЙШАЯ СУДЬБА ЖДЕТ ПРОИЗВЕДЕНИЯ, СОЗДАННЫЕ В РАМКАХ РЕЗИДЕНЦИИ? ОСТАЮТСЯ ЛИ ОНИ В КОЛЛЕКЦИИ МУЗЕЯ?

Работы могут храниться у нас в филиале в течение года после завершения итоговой выставки. По запросу художник может забрать их раньше — или, наоборот, при взаимном интересе мы рассматриваем возможность их передачи в коллекцию филиала Третьяковской галереи в Самаре. Одной из целей запуска арт-резиденции как раз и было создание нового пути пополнения собственной коллекции филиала.

Если работа не попадет в коллекцию, художник сохраняет все права на нее и может распоряжаться ею по своему усмотрению. Мы лишь просим указывать, что она была создана в рамках программы арт-резиденции Третьяковки в Самаре.

Дарья Волкова

ex-заведующая отделом просветительской деятельности

ЛЕКТОРИЙ САМАРСКОЙ ТРЕТЬЯКОВКИ ОХВАТЫВАЕТ ШИРОКИЙ СПЕКТР ТЕМ. КАК ВЫ ФОРМУЛИРУЕТЕ ДЛЯ СЕБЯ МИССИЮ ПРОСВЕТИТЕЛЬСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ МУЗЕЯ?

Во-первых, у нас есть здание Фабрики-кухни, и мы хотим рассказывать о нем с разных сторон: через историю, архитектуру, контексты эпох. Во-вторых, это русское искусство — наша основа как филиала Третьяковской галереи. Рассказываем о нем главным образом через выставки.

Но если шире, наша работа про гуманистические ценности. Это и сохранение наследия, и уважение к среде, к людям, к детям, к старшим — ко всем. Искусство — это ведь и есть по сути транслятор таких ценностей, зеркало, в котором отражаются чаяния художников на протяжении веков.

Поэтому есть два глобальных направления в нашей просветительской деятельности: с одной стороны, гуманистическое, с другой, историко-культурологическое. Нам важно популяризировать научный взгляд на мир. Нельзя забывать, что Третьяковская галерея — это мощный научный центр, лучшие исследования в области русского искусства.

А еще нам интересно смотреть на искусство через призму других профессий — это такой метапредметный подход. Здесь мы можем экспериментировать.

ЧТО ВАЖНО УЧЕСТЬ, ЧТОБЫ ПРОСВЕТИТЕЛЬСКИЕ ПРОЕКТЫ БЫЛИ НЕ ТОЛЬКО СОДЕРЖАТЕЛЬНЫМИ, НО ИНТЕРЕСНЫМИ И ДОСТУПНЫМИ ДЛЯ ШИРОКОЙ АУДИТОРИИ?

С одной стороны, это звучит как фундаментальный философский вопрос, а с другой, у меня на него очень простой и даже, может быть, немного наивный ответ: мы просто рассказываем о том, что нас самих по-настоящему волнует.

Вот, например, у нас есть пешеходные экскурсии по зданиям конструктивизма. Я их провела уже много, в разных форматах и для разных людей. Но каждый раз, проезжая потом мимо этих зданий или проходя пешком, я всё равно останавливаюсь, смотрю на них и испытываю какое-то теплое чувство.

Так и рождаются наши программы. Всё начинается с личного интереса. Если тема захватывает, зажигает, дальше уже дело техники. Поэтому и приглашаем мы тех спикеров, кто вдохновляет и восхищает нас самих.

Например, в рамках выставки «В круге цвета. Красный» у нас был научный лекторий, мы делали его вместе с биологами и медиками. Они пришли с предложением в тот момент, когда у меня как раз возникла внутренняя потребность разобраться глубже, как символ красного и его первоисточник — кровь — связаны. И тут всё совпало. Всё лучшее, что мы делаем, рождается именно так.

РАССКАЖИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ПРО ПРОЕКТ «ДОСТУПНЫЙ МУЗЕЙ». КАК ВЫ РАЗРАБАТЫВАЕТЕ ИНКЛЮЗИВНУЮ ПРОГРАММУ И ЧТО УЖЕ УДАЛОСЬ РЕАЛИЗОВАТЬ?

У нас действительно хорошо складывается работа с глухими и слабослышащими посетителями. Мы в свое время провели программу подготовки глухих экскурсоводов в Самаре. В некоторых городах уже сформировались сообщества гидов, которые проводят экскурсии на жестовом языке. А у нас такое сообщество было крайне маленьким и существовало вне музейной сферы. До финала программы дошли шесть человек, сейчас мы сотрудничаем с двумя из них на регулярной основе.

Кроме того, мы проводим экскурсии с тифлокомментированием. Тут тоже, как мне кажется, сыграла свою роль наша способность заглядывать чуть дальше вперед. Еще за год до открытия галереи мы провели лабораторию по созданию тактильных моделей. Мы пригласили в Самару скульпторов, инженеров, специалистов по 3D-печати и цифровых художников и под руководством экспертов из Москвы организовали обучение.

Сейчас этим направлением у нас занимается мой коллега из отдела — Петр Лукрица. Мы продолжаем двигаться вперед: готовим тактильные модели и станции для следующей выставки — впервые они будут встроены прямо в экспозицию. И всё больше мы вовлекаем в производство местных специалистов, всё меньше нуждаемся в помощи из Москвы.

Хотим показать другим музеям, что тактильные материалы могут быть доступными. Это не обязательно миллионные бюджеты и масштабные проекты. Иногда даже небольшие шаги в сторону доступности — уже лучше, чем их полное отсутствие.

КАКОЙ ОТКЛИК ВЫ ПОЛУЧАЕТЕ ОТ УЧАСТНИКОВ ИНКЛЮЗИВНЫХ ПРОГРАММ? ПЛАНИРУЕТСЯ ЛИ ИХ РАЗВИТИЕ И ВНЕДРЕНИЕ НОВЫХ ФОРМАТОВ ДОСТУПНОСТИ?

Мы стараемся собирать обратную связь — напрямую и через посредников. Отзывы в основном положительные. Но хотелось бы, чтобы у посетителей с разными потребностями был не столь ограниченный, как сейчас, выбор. У гидов на жестовом языке уже начинают формироваться свои аудитории, и это здорово. Но по-настоящему осмысленная оценка будет возможна только тогда, когда появится альтернатива. Мы стремимся к тому, чтобы доступность стала нормой для всех музеев, а не исключением, и чтобы каждый мог выбрать то, что действительно ему подходит.

ВЫ МНОГО ВРЕМЕНИ ПРОВОДИТЕ В МУЗЕЕ. КАКОЕ У ВАС ЗДЕСЬ ЛЮБИМОЕ МЕСТО?

Любимое место — это, пожалуй, лестничный пролет, где проходил наш лекторий «Ступени». Он словно спрятан у всех на виду: стеклянное, залитое светом пространство, сквозь которое видно всю улицу. Но при этом — удивительно укромный уголок. Туда почти не заходят посетители: он расположен между двумя выставочными залами, и там всегда тихо. Это место, где можно просто выдохнуть. А иногда так важно, чтобы рядом было пространство, где ничего не происходит, где просто красиво, спокойно, и можно передохнуть.

Алина Богданова

экскурсовод

КАК НАЧАЛСЯ ВАШ ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ ПУТЬ В ФИЛИАЛЕ ТРЕТЬЯКОВСКОЙ ГАЛЕРЕИ В САМАРЕ?

Я долго работала учителем в гимназии, преподавала историю и МХК. В какой-то момент поняла, что хочу двигаться дальше. Взяла паузу и спустя время жизнь сложилась так, что я оказалась в Третьяковской галерее. На одной из первых встреч с директором Михаилом Михайловичем услышала его слова о том, что здесь нужно работать «дерзновенно». Это слово глубоко отозвалось во мне — я сразу почувствовала, что оказалась на своем месте.

О ЧЕМ ВАМ БОЛЬШЕ ВСЕГО НРАВИТСЯ РАССКАЗЫВАТЬ НА СВОИХ ЭКСКУРСИЯХ?

Я заметила, что люди обожают драму, и, уж простите, чем интенсивнее в жизни художника страдания и страсти, тем интереснее — сюжеты о чужих перипетиях увлекают.

Но, как бы банально это ни звучало, мне нравится рассказывать и вдохновляющие истории. Когда художники преодолевают трудности и создают вопреки обстоятельствам нечто значимое. Я вижу, как в глазах слушателей вспыхивает огонек, и понимаю: дошло, сработало, подействовало.

КАКОЙ САМЫЙ НЕОЖИДАННЫЙ ВОПРОС, КОММЕНТАРИЙ ИЛИ ОТЗЫВ ВАМ ОСТАВЛЯЛИ ПОСЛЕ ЭКСКУРСИИ?

Чаще всего запоминающиеся моменты связаны с детьми. Они искренние, непосредственные, и я особенно люблю играть с ними в формате «вопрос-ответ». Однажды на выставке мы заговорили о Леонардо да Винчи — была явная отсылка к его работам, которые мы с ними уже разбирали. Я спрашиваю у детей: «На какого художника это похоже? На Леонардо…». И они хором отвечают: «Ди Каприо!». Им это имя было явно важнее. Все посмеялись, но потом разобрались.

Должна сказать, что дети порой выдают даже более яркие и меткие комментарии, нежели взрослые. Пока взрослые ищут в памяти академические знания, дети сразу чувствуют суть.

КАК ВАМ КАЖЕТСЯ, КАКИЕ ОСНОВНЫЕ ВЫЗОВЫ И ТРУДНОСТИ СТОЯТ ПЕРЕД МУЗЕЙНЫМ ЭКСКУРСОВОДОМ СЕГОДНЯ И КАК, НА ВАШ ВЗГЛЯД, С НИМИ СПРАВЛЯТЬСЯ?

Филиал Третьяковской галереи в Самаре — федеральный музей, и мы не можем позволить себе низкий уровень подготовки. Мы обязаны давать академические, выверенные знания, проводить тщательный фактчекинг. Поэтому мы постоянно учимся: между экскурсиями читаем, слушаем лекции.

Нам важно оставаться современными, сочетать академический уровень с легкостью подачи, без лишнего пафоса и тяжести. Отчасти по этой причине у нас много молодых сотрудников, которые умеют говорить понятным языком, но без упрощений, сохраняя глубину.

ВЫ ПРОВОДИТЕ МНОГО ВРЕМЕНИ В МУЗЕЕ. ЕСТЬ ЛИ У ВАС ЛЮБИМОЕ МЕСТО В ЭТОМ ЗДАНИИ?

Любимое — на втором этаже Фабрики-кухни, где особенно ярко ощущается многослойность культур. Здесь пересекаются разные архитектурные стили: метлахская плитка 1932 года соседствует с барельефом сталинского ампира 1944 года, рядом угадываются элементы модерна, а чуть дальше — современные цветочные композиции. И всё вместе это смотрится удивительно органично. А еще тут же — плазменная панель со встроенным искусственным интеллектом. Здесь отчетливо осознаешь, что пространство живое, меняющееся, и эти перемены прекрасны. Каждый раз, поднимаясь сюда, я замедляю шаг и задерживаюсь, чтобы обратить внимание посетителей на этот симбиоз истории и современности.

Дмитрий Сорокин

дизайнер

РАССКАЖИТЕ, КАКИЕ ЗАДАЧИ ВЫ РЕШАЕТЕ И ЗА ЧТО ОТВЕЧАЕТЕ?

Долгое время я был единственным дизайнером в филиале, но теперь нас двое. Начинали с графики для соцсетей и оформления групп, но с переездом из временного домика «Клуба Третьяковки в Самаре» в основное здание задачи стали масштабнее.

Я отвечаю в основном за графическую часть: тексты, рекламные материалы, типографику, визуальное оформление залов на выставке. В проекте «Музея Фабрики-кухни» на старте участвовал и шире — подключался к архитектурной застройке, отрисовывал мебель, помогал на этапе финальной доводки уже на месте, с рабочими.

КАК ВЫСТРАИВАЕТСЯ СВЯЗЬ МЕЖДУ ВИЗУАЛЬНЫМ КОДОМ РЕГИОНАЛЬНОГО ФИЛИАЛА И ОБЩЕЙ АЙДЕНТИКОЙ ТРЕТЬЯКОВСКОЙ ГАЛЕРЕИ?

До моего прихода фирменный стиль самарского филиала Третьяковской галереи разработал Андрей Сяйлев. Моя задача — грамотно его поддерживать и «говорить» на языке, который Андрей задал. В отличие от Москвы, где визуальный стиль более классический, мы опираемся на конструктивизм и авангард — это чувствуется и в графике, и в композиции. Мы работаем с геометрией, с идеей порядка и хаоса, с их балансом.

Безусловно, мы учитываем общий стиль Третьяковской галереи, но в филиале у нас всё же есть свой визуальный язык. Мы творчески подходим к разработке афиш и визуальных решений, адаптируя фирменный стиль под разные задачи.

КАКИЕ ПРИНЦИПЫ ВЫ ЗАКЛАДЫВАЛИ В ДИЗАЙН НАВИГАЦИИ МУЗЕЯ, ЧТОБЫ СОХРАНИТЬ ХАРАКТЕР АРХИТЕКТУРЫ И СДЕЛАТЬ СРЕДУ УДОБНОЙ И ВЫРАЗИТЕЛЬНОЙ?

Когда мы начали работать с навигацией и дизайном, поняли, что перед нами особое пространство конструктивизма — чистое, строгое, с лаконичными формами и цветами. В такой среде важно не перегружать визуал — всё внимание должно оставаться на архитектуре и экспонатах.

Я сторонник минимализма. Считаю, что сделать просто — сложнее всего, а красота — в лаконичности. Когда мы разрабатывали навигацию, основной задачей было помочь человеку сориентироваться в довольно сложном здании, но сделать это деликатно. Навигация должна плавно вести, а не кричать и указывать.

Мы выбрали спокойные, ненавязчивые решения, минималистичные, сдержанные по цвету и объему. При этом они действительно работают: человек не теряется, идет по маршруту логично. Конечно, в процессе дорабатываем, наблюдаем, где возникают затруднения, и адаптируем элементы. Но в целом стараемся сохранять баланс.

ДИЗАЙН В МУЗЕЕ — ЭТО НЕ ПРОСТО ОФОРМЛЕНИЕ, А СПОСОБ КОММУНИКАЦИИ С ПОСЕТИТЕЛЕМ. КАКИЕ СМЫСЛЫ ВЫ СТРЕМИТЕСЬ ПЕРЕДАТЬ ЧЕРЕЗ ВИЗУАЛЬНЫЕ РЕШЕНИЯ?

Мы работаем в команде с архитекторами, именно они задают основное направление: застройку, цветовые решения, общее настроение. Мое дело — аккуратно встроиться в уже заданную структуру, дополнить ее графикой, не разрушая логику и стилистику.

Стараюсь смотреть с ними в одну сторону, понимать, что именно они хотели выразить, и продолжать это уже в своей дизайнерской линии, деликатно внедряться в пространство: не перетягивать одеяло, а расставлять финальные акценты, подчеркивать, доводить до нужной интонации.

В ЧЕМ, НА ВАШ ВЗГЛЯД, ГЛАВНАЯ ЦЕННОСТЬ ТРЕТЬЯКОВСКОЙ ГАЛЕРЕИ В САМАРЕ?

Для меня — в команде. У нас действительно классный коллектив, с которым комфортно работать. За всё время, несмотря на периодическую усталость и рутину, я ни разу не ловил себя на мысли, что не хочу идти на работу.

Иван Ключников

преподаватель творческих занятий для детей «Мал Малевич»

КАК ПРОХОДЯТ ДЕТСКИЕ ЗАНЯТИЯ «МАЛ МАЛЕВИЧ» И В ЧЕМ СУТЬ ПРОЕКТА?

«Мал Малевич» — это занятия для детей от 4 до 12 лет, где через разнообразие техник, материалов, тактильных ощущений мы даем им возможность прожить маленький опыт Малевича. Наша задача — не научить, а увлечь, дать почувствовать процесс, пережить радость от творческого действия. Мы стираем грань между «можно» и «нельзя», убираем установку «я не умею». Играем в искусство, пробуем, ошибаемся, радуемся.
Сейчас «Мал Малевич» ведем мы вдвоем — я и Варвара Торокина. У нас разные программы, подходы, характеры, но их объединяет одно: мы хотим, чтобы ребенок запомнил этот опыт, а потом, может быть, лет через десять, вспомнил его — и ему было легче войти в мир искусства.

ЧЕМУ НА САМОМ ДЕЛЕ МОЖНО НАУЧИТЬ РЕБЕНКА ЧЕРЕЗ ИСКУССТВО, И КАК ВЫ ЭТО ДЕЛАЕТЕ НА ЗАНЯТИЯХ?

Наше преимущество в том, что занятия связаны с выставками филиала. Мы смотрим конкретные работы, обсуждаем, как художник работал, какие материалы и образы использовал, и в духе этих работ выстраиваем занятие. Не перегружаем детей теорией, но даем им опору через ассоциации и ощущения.

Мне важно не просто рассказать о художнике, а объяснить, как можно смотреть, думать, чувствовать. Считаю, что в детстве губительно вбивать в голову всю взрослую систему — стили, классификации, исторические эпохи. Важно научить видеть, чувствовать и интерпретировать. Мы даем три простых вопроса: что я вижу? что я чувствую? и для детей постарше — что я знаю или думаю об этом?

Мы подбираем практики так, чтобы они включали ребенка на всех уровнях — зрительно, телесно, эмоционально. Чтобы у него был не просто результат, а опыт: попробовал, прожил, почувствовал. В искусстве не должно быть правильного решения, как в математике. С ним нужно просто жить и играть.

ЕСТЬ ЛИ РАЗЛИЧИЯ В ПОДХОДЕ К РАЗНЫМ ВОЗРАСТНЫМ ГРУППАМ?

Самые маленькие, 4–6 лет, это, конечно, особый мир. Их не нужно учить, с ними нужно просто быть рядом. В этом возрасте важнее цвет, чем форма, ощущение, чем результат. Мы читаем сказки, пробуем соединять материалы — шьем ковер-самолет из лоскутков, рисуем на нем героев. Всё через игру, ассоциации, образы. Если ребенок устал, даю простое задание помыть кисточку. Это и переключение, и маленькая дисциплина. А дальше он снова готов рисовать.

В 7–9 лет уже больше структуры, хотя всё еще много игры. А в 10–12 лет — другая история. У них уже есть определенный визуальный багаж. Я стараюсь их направить, предлагаю референсы, показываю того же Малевича, Лисицкого, как они работают с формой, плакатом, лозунгом. И они придумывают свои: «Не хочу заправлять кровать», «Долой пять рабочих дней и давай пять выходных дней в неделю». Очень радует, когда в детях проступает их мышление, юмор.

ПОЧЕМУ ВЫ ВЫБРАЛИ РАБОТАТЬ ИМЕННО С ДЕТЬМИ, А НЕ СО ВЗРОСЛЫМИ, НАПРИМЕР?

Несколько лет назад я как художник начал делиться тем, что умею. Со временем понял: мне интересно не просто учить, а разбираться, как формируется человек. Это и про детство, и про собственную рефлексию.

Позже случился личный и профессиональный кризис. Тогда я понял для себя: со взрослыми всё сложно, многое уже зацементировано. А дети — это шанс. Их не нужно «исправлять». Я вижу, как много давления на них идет со стороны взрослых. Поэтому хочется с самого начала поддерживать в них силу — не жесткость, а чувствительность, эмпатию, способность к восприятию.

Хочется, чтобы сейчас, когда мир уходит в сторону интеллекта, цифры, рациональности, их эмоциональный диапазон был широким, чтобы они учились быть внимательными — к себе и к другим. Это то, что действительно пригодится в жизни.

КАК РАБОТА С ДЕТЬМИ ОТРАЖАЕТСЯ НА ВАШЕЙ СОБСТВЕННОЙ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ПРАКТИКЕ?

Сложный вопрос. Я и сам до конца себе на него не ответил. Дети — это и просто, и сложно одновременно. Иногда я им даю знания и опыт, иногда — они мне. Сажусь рисовать и сам становлюсь ребенком.

Есть противоречивое мнение, что художник не может быть педагогом, что педагогика мешает творчеству. С другой стороны, именно из жизни, из реальности, из взаимодействия с людьми — и особенно с детьми — художник и черпает силы.

Я пока не уверен, усиливает ли педагогика мою художественную практику или забирает из нее ресурс. Чувствую, что скорее первое. Педагогика — это ведь не просто работа. Это миссия, служение человеку. Во всем здесь важен баланс. Как и в искусстве — между разлетевшейся краской и четким контуром.