Николай Полисский: «У нас огромная страна, ее нужно наполнить смыслом»

НАЧНЕМ ИЗДАЛЕКА. ВЫ СТАЛИ ЗАНИМАТЬСЯ ТЕМ, ЧТО СЕГОДНЯ ИЗВЕСТНО КАК АРТ-ПАРК НИКОЛА-ЛЕНИВЕЦ, ЕЩЕ В 1989 ГОДУ?

В 1989 году я просто приехал в деревню. А день, когда все по-настоящему началось, я запомнил точно, это 23 февраля 2000 года, когда я впервые увидел «Снеговиков». За месяц до этого, в январе, я попросил ребят слепить их — и с этого всё завертелось.

А ЕСЛИ ПОПРОБОВАТЬ СФОРМУЛИРОВАТЬ, ЧЕМ ИМЕННО ВЫ ЗАНИМАЕТЕСЬ ВСЁ ЭТО ВРЕМЯ?

Этому до сих пор нет точного названия. Формально можно сказать, что это лэнд-арт. Но лэнд-арт в классическом смысле — это протест: художники уходили от буржуазности, кто в пустыню, кто в лес, кто по дрова. Им не нужен был зритель. У меня же всё началось иначе. Первый проект — «Снеговики» — сделал не я один, а люди. Я только подал идею, а народ ее воплотил. И это был удивительный момент: не своими руками, а силой мысли я организовал первый проект. Потом появилась «Сенная башня» — и снова вся деревня пришла помогать, профессионально укладывали сено. Народность стала основой этой деятельности.

Название так и не появилось. Скорее это социальное искусство, ближе к паблик-арту, потому что зритель здесь — ключевой. И зритель пришел почти сразу. Люди стали реагировать, включаться. Подключились и институции: когда я показал фотографии в Москве, реакция художников и кураторов была очень теплой. Это тоже стало поддержкой.

По сути, это искусство, которое делает народ. Искусство для народа. В советское время мы смеялись, когда говорили, что искусство принадлежит народу, потому что на деле оно не принадлежало. А сегодня я уверен, что огромное количество людей вошло в культуру потребления искусства. Им мало музеев. Они хотят видеть искусство везде, где живут, свободно общаться с ним, взаимодействовать. Не только в музейном хранилище ценностей, которое, конечно, остается, но и в жизни, рядом.

Люди этого ждут. Они требуют его. Даже если проект инициирован властью, он всё равно делается для зрителя, для больших масс. Это современное явление. Я был и во Франции, и в Японии — и там это тоже начинается. Искусство выходит в жизнь людей, в массы. Появился новый потребитель, и эту энергию нужно использовать.

В ТОТ ПЕРИОД, КОГДА ВЫ ОТХОДИЛИ ОТ ЖИВОПИСИ И ПОСТЕПЕННО ПРИХОДИЛИ К МЕТОДУ, В КОТОРОМ РАБОТАЕТЕ СЕЙЧАС, ЧТО ДЛЯ ВАС ТОГДА БЫЛО ГЛАВНЫМ?

Естественно, тогда невозможно было представить, к чему всё приведет. Поймите: в деревню Никола-Ленивец в тот момент никто не приезжал. Сейчас к нам едут сотни, тысячи людей. А тогда это была совсем пустая, забытая деревня. Человек двести жило. Колхоз доживал свои дни, и мне повезло еще и потому, что власть уходила — никому ничего не было интересно. Земля оставалась бесхозной, и никто не запрещал мне делать на ней свои эксперименты. А это очень важно: попробуйте сейчас — всё уже либо государственное, либо частное. Тогда у меня было лет пять-семь, чтобы закрепить эту идею, чтобы ее признали, и чтобы никто не мог использовать эту землю иначе. Всё здесь было посвящено искусству.

Мне хотелось работать в этом пространстве. Я всегда рисовал, но живопись к тому моменту надоела. Всё казалось одинаковым, повторяющимся. У меня рождались мысли, что искусство не должно быть похоже на искусство. Многие ведь идут в художники ради образа — палитра, бабочка, красивая мастерская. У нас таких полно. А я уже понимал: настоящее искусство рождается там, где совсем не пахнет искусством. Это должно быть что-то новое, настоящее открытие. Но всё это было на уровне чувств. Просто тянуло туда — нужно было сделать.

Конечно, многие говорили: «Ты сумасшедший, зачем ты это делаешь?» Это не сулило ни денег, ни успеха. А живопись была понятнее: выставки, зритель, определенная стабильность. Мне тогда было 42 года. Все вокруг считали, что это мой каприз, временный эксперимент. Посмеивались. Но постепенно результат стал складываться. Сначала народ помогал, потом удалось показать проекты в Москве. Василий Владимирович Бычков дал мне пространство в ЦДХ — так появился первый элемент успеха. Это выглядело как внезапная, неожиданная слава. Хотя, конечно, всё было иначе: нужно было постоянно дорабатывать, поддерживать, копать эту жилу. Когда идея правильная — обстоятельства начинают помогать. Но сложностей хватало. И денег не было, всё строилось буквально на копейки. Помогали друзья, кто чем мог — Игорь Киреев имел возможность финансировать, Василий Копейко безвозмездно печатал каталоги.

В деревне капитализма еще не было, люди помогали друг другу просто так. Мои ровесники и старшие товарищи работали со мной «за жидкую валюту», да и просто потому, что им было веселее вместе. Деревенские приходили ради компании, ради движения. Недавно я спрашивал у них: «Зачем вы вообще сюда шли?» Они сами не могут объяснить. Им было радостно видеть, что что-то происходит. Это всё витало в воздухе. Я лишь направлял энергию: если зовешь людей, нужно предложить им интересное дело. Просто так никто бы не пришел. Сейчас попробуйте позвать — сразу будут спрашивать про оплату. А тогда всё было почти бесплатно. И если бы не это, я бы ничего не смог сделать.

ПОЛУЧАЕТСЯ, КЛЮЧЕВЫМ ДЛЯ ВАС В ТОТ МОМЕНТ БЫЛО ЛИЧНОЕ ОЩУЩЕНИЕ ВАЖНОСТИ ПРОИСХОДЯЩЕГО?

Да, именно так. Несмотря на то, что многие не верили, у меня было ясное чувство: я делаю что-то нужное. Для чего? Зачем? Это стало ясно потом. А тогда — только ощущение. Иногда до сих пор говорят: «Ты хитрый, всё знал заранее, просто молчал». Но я ничего не знал. Вы сами стояли и смеялись, а я делал. И только потом это раскладывается по этапам, что шаг был верным, что всё правильно. Но в тот момент это было чистое желание, внутреннее влечение. Оно тащило меня — и я шел за ним.

ЕСЛИ ВОЗВРАЩАТЬСЯ К РАЗГОВОРУ О СОЦИАЛЬНОМ ИСКУССТВЕ, КАК ВЫ СЧИТАЕТЕ, В ЧЕМ ХУДОЖНИК МОЖЕТ БЫТЬ ПОЛЕЗЕН ЛЮДЯМ?

Всю жизнь нам, советским художникам, внушали: художник — это почти нарост на трудовом народе. Народ работает, кормит, а художник будто бездельник, должен быть благодарен. Но оказалось, что искусство может быть настоящей индустрией. Оно зарабатывает себе на жизнь. Люди приезжают, покупают билеты, живут здесь во время фестивалей, и благодаря этому существует парк. Конечно, есть спонсоры и гранты, но основа — простые зрители, их участие и поддержка. Это было для меня открытием: искусство может не только вдохновлять, но и буквально помогать людям жить.

Ведь художник обычно — фигура эгоистическая. Он стремится попасть в историю искусств, движим гордыней, готов терпеть ограничения ради этого. А здесь искусство стало частью экономики, частью жизни. Причем это не только наша история. В Японии, например, в депрессивных районах, где закрылись предприятия и уезжает молодежь, проводят арт-фестивали. Туристы приезжают, и этим поддерживается экономика. То же самое во Франции, в Ардеше. Искусство становится инструментом возрождения. И еще — оно делает жизнь ярче. Молодежь едет, люди благодарят. Мы в Никола-Ленивце оказались в центре мирового процесса: кураторы, государства, местные власти вcё активнее используют искусство как живую силу.

Где бы я ни был — во Франции, Японии, Италии или в Якутии — всегда нужно договариваться с местным сообществом. Только когда люди принимают, помогают, всё начинает работать. Это универсальный принцип. Искусство помогает во всех смыслах.

ВЫ ВЕДЬ, ПО СУТИ, БЫЛИ ОДНИМ ИЗ ПЕРВЫХ В РОССИИ, КТО ПРЕДЛОЖИЛ ЛЮДЯМ СКУЛЬПТУРЫ МУЗЕЙНОГО УРОВНЯ, НА КОТОРЫЕ МОЖНО БЫЛО ЗАБИРАТЬСЯ, ТРОГАТЬ, ВЗАИМОДЕЙСТВОВАТЬ. ВЫ ДУМАЛИ О ЗНАЧЕНИИ ЭТОГО ШАГА?

Когда я только начинал, все друзья говорили: «У тебя всё сожгут, сломают». Но этого не случилось. Наши объекты ведь никто не охраняет, их легко поджечь, но вандализма не было. Люди признали их ценностью. Скульптуры стали частью пространства, к ним тянутся, их трогают, но не разрушают. Здесь сработала органика: никакого давления, никаких надзирателей в черных робах. Люди сами научились относиться к ним бережно.

Первые проекты я и правда сжигал — сено нужно было убрать, и это было частью процесса. Но уже через пару лет всё начало развиваться. Я позвал друзей-архитекторов, художников, потом они стали приводить других. К шестому году фестиваль собрал критическую массу, и дальше всё пошло само собой. Появилась даже мода: «Ты еще не был в Николе-Ленивце? Срочно поезжай!».

А ЕСЛИ НЕМНОГО ОТСТРАНИТЬСЯ, ТО ЧТО ДЛЯ ВАС САМОЕ ВАЖНОЕ В СОЗДАНИИ НОВОГО ОБЪЕКТА?

Всё-таки для меня важно ощущение нужности. Я глубоко убежден, что объект должен вырасти на своем месте, словно дерево, цветок или гриб. Он должен обрести характерные особенности того пространства, где находится. Органичность здесь важнее любой оригинальности. Вещь привлекает внимание, но не выделяется неуместно. На этом месте должна быть только она, или другой объект, столь же органичный.

Я не сторонник, когда из мастерской просто приносят скульптуру и пытаются куда-то поставить. Лучше вырастить ее вместе с обстоятельствами, чтобы жизнь здесь была оправданной. Например, во Франции поставили колонну на месте погибшего дерева среди рядов платанов. Место законное, можно было пройти мимо, а если замечаешь — удивляешься. То же самое в Парке Малевича: новая просека, горка — место словно ждет объект. В Японии — голубые горы, там мы поставили прозрачную ажурную конструкцию из бамбука, которая не закрывает пейзаж, а подчеркивает его, помогает видеть природу. Везде нужна органичность.

ВАШИ ОБЪЕКТЫ ВЫПОЛНЕНЫ ИЗ ПРОСТЫХ МАТЕРИАЛОВ, НО У НИХ ВСЕГДА СЛОЖНАЯ, ПОЧТИ МИФОЛОГИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ. КАК ВЫ РАБОТАЕТЕ С ФОРМОЙ И СОДЕРЖАНИЕМ?

Принципы здесь строгие. Когда начинал, материалов почти не было. Мы использовали то, что было вокруг. Например, погибшие вязы — кривые, никому не нужные. Мы их поднимали, обрабатывали и создавали из них «Маяк» на месте «Снеговиков». Люди понимали, что деньги тратятся не на материал, а на совместную работу. Этот принцип проходит через всё творчество: стволы орешника, ольхи, ивовая лоза — материал, который лес сам производит, быстро растет, и мы используем его.

Металл и краску сейчас приходится покупать, но простые, естественные материалы остаются основой. И отсюда рождается мифология: никто кроме нас не умеет работать с этим материалом так, чтобы он стал объектом. Мы знаем, какой куст подойдет для колонны, какие ветки вырезать, как изогнуть их для формы. Это знание местности, материала, история земли — и всё вместе создает особую мистику.

Мне одинаково интересно обращаться к древним символам и к современным научным достижениям. Зрители проекта «Границы империи» утверждали, что это построили древние славяне, — но это обращение было взглядом в историческую глубину. А сделанный в музее Люксембурга Большой адронный коллайдер — это фантазии на тему современной и даже будущей науки. Физики из ЦЕРНа, видевшие его, с большой симпатией и юмором утверждали, что они узнают свое детище. Также «Вселенский разум» напоминает людям о большом компьютере — это рассуждения на тему развития искусственного интеллекта.

В ЭТИХ ОБРАЗАХ ЕСТЬ ЧТО-ТО НЕПОСТИЖИМОЕ.

Безусловно, это моя фишка — сделать объект таинственным, чтобы люди сами о нем думали. Они придумывают названия, интерпретируют, взаимодействуют. Для меня это ценнее, чем просто смотреть. Зритель становится соавтором, он творит.

СЕЙЧАС МНОГО РАЗГОВОРОВ О ТОМ, ЧТО РУССКОЕ, А ЧТО НЕТ. А ЧТО РУССКОГО В ВАШИХ РАБОТАХ?

Я даже не думаю об этом. Если работаешь на этой земле с русскими людьми, по-другому, наверное, и не получится. Но если едешь в Японию или Францию, пытаешься быть частью местного пространства. В Японии хочется быть восточным художником, во Франции — работать с лозой, как французы. Но где бы ни был, остаешься собой. Нельзя насильно навязывать «матрешечность» или стандарты. Вот с нашими масленицами иногда такие любители традиций советую спалить бедную женщину-зиму — я этого терпеть не могу.

РАССКАЖИТЕ О ВАШЕЙ НОВОЙ РАБОТЕ «СУПРЕМАТИЧЕСКИЙ ЛЕС».

Малевич создал беспредметное искусство. Это безусловно русское изобретение, признанное и принятое всем миром. Когда я пришел на место, которое мы выбрали в Парке Малевича, сразу показалось, что пространство создано специально для нас. Ландшафт ждал большого яркого объекта — Супрематического леса. Времени мало, работы много, но мы с продюсером Юлией Бычковой решились. Орешник нужно было срубить, почистить огромное количество стволов, высушить, покрасить. Металл делали отдельно.

Монтаж был сложный. Верхота большая, ребята героически лазили по конструкциям. Я переживал, но понял, что всё получилось правильно. Народная поддержка, органичность, естественность. Это 2000 стволов, 17 колеров — как штрихи художника без линейки. Мы собираем весь цвет мира в куб, который постепенно должен стать черным как космос. Наш куб еще содержит цвет, процесс еще не завершился. Это метафора на «Чёрный квадрат» Малевича, в котором люди с духовным зрением пытаются увидеть именно это.

«СУПРЕМАТИЧЕСКИЙ ЛЕС», «ЭЛЕКТРО-АРТ», «УГРУАН» — ЦВЕТНЫЕ ОБЪЕКТЫ. А ЗАЧЕМ ВЫ СТАЛИ РАБОТАТЬ С ЦВЕТОМ?

Когда я начал работать в природе, цвет казался неорганичным, искусственным. Но живопись за 30 лет оставила след, я вспомнил Моне и его серию Руанских соборов, где цвет появлялся через свет и атмосферу. Так родилась идея «Угруана» — большая конструкция, как живопись, возвращенная в природу. Цвет там органичен, не навязанный, особенно издалека. Объекты «Электро-арта» похожи на электрические провода. Когда Ольга Свиблова предложила пустой зал, пришлось придумать внутренний мир заново — здесь та же технология, но смысл другой. Скульптура и живопись соединяются, появляется новый язык, и люди сами находят с ним взаимодействие. Первый объект относится к природе, второй — к научной линии. Это важно — даже если кажется, что все «от балды», нужно иметь основания и понимание, что ты делаешь. Именно эта органичность и осмысленность превращает цвет и форму в полноценное художественное пространство.

МАТЕРИАЛЫ, С КОТОРЫМИ ВЫ РАБОТАЕТЕ, ЕСТЕСТВЕННО ИЗНАШИВАЮТСЯ, ЦВЕТ ТОЖЕ. ДЛЯ ВАС ЭТО ПЛЮС ИЛИ МИНУС?

Я спокойно отношусь. Осенью листья опадают, краска выгорает, материал трескается — это природа. Потери неизбежны, но иногда они даже улучшают впечатление. А потом можно заменить или обновить. Я начинал с объектов, которые сами разрушались, и привык работать с этим циклом.

КАК ВЫ РАБОТАЕТЕ С МАСТЕРАМИ? ГОВОРЯТ, ВЫ ДАЕТЕ ЭСКИЗ, А ДАЛЬШЕ ОНИ САМИ РЕШАЮТ, КАК СТРОИТЬ.

Да, я наблюдаю, корректирую, если нужно, но часто использую идеи, которые они предлагают. Мы вместе учимся, экспериментируем, ищем лучшие решения. Например, при работе с огненными скульптурами долго пробовали, пока не нашли идеальный вариант. Это живой процесс: человек учится, начинает мыслить самостоятельно, а я подсказываю принципы.

Некоторые мастера развиваются сами, делают свои проекты, у них уже свой подход. Я не вмешиваюсь — это их творчество. Не все хотят быть художниками, и это нормально, но есть те, кто растет вместе с нами.

КАК ВАШИ МАСТЕРА ОЩУЩАЮТ СЕБЯ, ПОЛУЧАЯ ТАКУЮ СВОБОДУ?

Они привыкли, уже знают, чего ожидать, и справляются сами. Конечно, бывают случаи лучше или хуже, но на уровне промыслов многие могут работать самостоятельно. Некоторые растут и развиваются, у них появляется свой подход, свой творческий путь.

МОЖНО ЛИ СКАЗАТЬ, ЧТО НИКОЛА-ЛЕНИВЕЦ ПРЕДЛАГАЕТ ПУБЛИКЕ СВОЮ СИСТЕМУ ВЗГЛЯДОВ И ЦЕННОСТЕЙ?

Безусловно. Парк уже состоялся, но наша главная проблема — недостаток учеников и самостоятельных людей, которые могли бы создавать такие проекты в других местах. Никола-Ленивец один, он уже перегружен. Я хочу распространять этот принцип по всей России — от Москвы через Бурятию и Якутию до Дальнего Востока. Не во всех местах это пока удается сделать, но идея полезна везде. Освободилось много земли, сельскохозяйственных и промышленных участков, а искусство помогает решать природоохранные задачи и восстанавливать пространство.

Мы придумали правильное поведение художников в природе. Распространение этой идеи важно: художники получают работу, владельцы земли ее развивают, растет интерес прессы и публики, приходят деньги. Искусство превращается в мощную технологию, которая обогащает жизнь людей.

Этот процесс должен идти активнее, и тогда русский реалитет станет очевидным — мы покажем себя миру и подготовим много художников. Так русское искусство, как и в двадцатые годы прошлого века, будет признано мировым, со своими принципами и величием. У нас огромная страна, ее нужно наполнить смыслом. Это сила мягкая, но мощная, и ее обязательно нужно использовать — я в это верю.

Виктор Матковский

мастер

ЧТО ВАМ БОЛЬШЕ ВСЕГО НРАВИТСЯ В ВАШЕЙ РАБОТЕ?

Мне нравится, что Николай Полисский дает возможность проявить себя. Бывают проекты, которые на первый взгляд кажутся невозможными, но постепенно, через трудности и нюансы, ты понимаешь, что это реально сделать. И самое важное — можно пробовать, искать решения, учиться на ошибках и вместе с командой находить правильный путь.

А КАК ВЫ С МАСТЕРАМИ РЕШАЕТЕ ТЕХНИЧЕСКИЕ И ОРГАНИЗАЦИОННЫЕ ВОПРОСЫ, КОТОРЫЕ ВОЗНИКАЮТ В ПРОЦЕССЕ РАБОТЫ НАД ОБЪЕКТАМИ?

Это не просто следование чертежам. Нужно выработать технологию, чтобы объект был правильным. Мы обсуждаем трудности, ищем оптимальные способы реализации, учитываем нюансы материалов, финансовые ограничения. Со временем все мастера учатся мыслить самостоятельно, предлагают решения и работают более свободно.

КАКИЕ ПРОЕКТЫ ЗА ВАШИ 20 ЛЕТ РАБОТЫ С НИКОЛАЕМ ПОЛИССКИМ ЗАПОМНИЛИСЬ БОЛЬШЕ ВСЕГО?

Все проекты оставили впечатление, потому что каждый из них со своими особенностями. У него нет мелких работ — все требуют усилий и времени. Мы работали над многими объектами вместе — начиная с «Маяка», «Белых ворот», других объектов в Москве, а последний крупный проект — «Супрематический лес» в Парке Малевича. Этот проект тоже был непростым. Собирали все элементы вместе, были особенности установки, но результат того стоил.

ПРИРОДНЫЕ МАТЕРИАЛЫ СО ВРЕМЕНЕМ ИЗНАШИВАЮТСЯ. КАК ВЫ С ЭТИМ РАБОТАЕТЕ?

Конечно, материалы не вечные. Дерево стареет, конструкции изнашиваются. Мы реставрируем или заменяем объекты, когда это нужно. Например, работа «Ротонда» со временем потребовала обновления. Для меня это естественный процесс — материалы живут, меняются, и на их месте можно создавать что-то новое.

А ЕСТЬ СМЕШНЫЕ ИСТОРИИ СО СТРОЙКИ ОБЪЕКТОВ, КОТОРЫЕ ЗАПОМНИЛИСЬ ВАМ?

Да, однажды мы работали в Японии и уже должны были возвращаться домой, направлялись в аэропорт, но автобус поехал не туда и мы приехали не в тот аэропорт. Затем мы долетели на такси до другого аэропорта и едва успели на самолет. Это было невероятно, но теперь вспоминается с улыбкой. Такие ситуации показывают, что работа с Николаем всегда непредсказуемая, и в этом есть своя особая энергия.

Дмитрий Мозгунов

мастер

РАССКАЖИТЕ, ЧТО ВАМ БОЛЬШЕ ВСЕГО НРАВИТСЯ В ВАШЕЙ РАБОТЕ?

Мне нравится, что работа всегда новая. Каждый объект — другой, и каждый раз приходится придумывать что-то новое. В Никола-Ленивце есть мастерская, где я могу создавать множество предметов. Это дает ощущение свободы и доверия, когда можно экспериментировать и воплощать идеи, которые сначала кажутся сложными или невозможными.

А ЕСТЬ У ВАС ЛЮБИМЫЕ ОБЪЕКТЫ, НАД КОТОРЫМИ ВЫ РАБОТАЛИ?

На самом деле, любимое — это то, что еще не сделано. Идеи, которые крутятся в голове, то, что только предстоит создать. Например, сейчас мне интересны «Журавли» — высокая птица, символ востока. Они привлекательны своей формой и тем, как гармонично смотрятся на природе. В них интересно то, что обычные материалы превращаются во что-то необычное.

А ЕСТЬ ПРОЕКТЫ, КОТОРЫЕ ОСОБЕННО ЗАПОМНИЛИСЬ?

Все объекты запоминаются, но впечатление особенно оставляют проекты, где чувствуется, с чего все началось. Один из них — участие в «Снеговиках». Это было уникально — мы с братом лепили большое количество снеговиков, воплощая детскую мечту на природе. Было интересно и весело, и когда все снеговики были готовы, это производило потрясающее впечатление.

НАД ЧЕМ СЕЙЧАС ВЫ РАБОТАЕТЕ И КАКИЕ У ВАС ТВОРЧЕСКИЕ ПЛАНЫ?

В этом году основная работа — проект «Журавлей». Нужно установить несколько скульптур, как крупных, так и средних и малых форм. Это полностью мой проект, и за него отвечаю я. Работа большая, но у меня есть полная свобода и доверие, что позволяет реализовать идеи максимально интересно.

Алексей Свежов

мастер

КАК ВЫ ПРИШЛИ В НИКОЛА-ЛЕНИВЕЦ?

Это было в 2025 году. Первый объект делал вместе с коллегами, с которыми сразу познакомился в бригаде. Впечатления были интересные — всё новое, необычное. Сначала много чего казалось сложным, но постепенно разобрались, и работа стала понятной.

А ЧТО ВАМ БОЛЬШЕ ВСЕГО НРАВИТСЯ В РАБОТЕ?

Прежде всего, что работа всегда новая. Каждый объект — другой, каждый день приходится придумывать что-то новое. Люблю работать с деревом, создавать формы своими руками. Важно и взаимодействие с командой, обсуждение идей совместное.

КАК ПРОХОДЯТ ЭТИ ОБСУЖДЕНИЯ?

Всё просто — пробуем, ошибаемся, ищем решения. Это не формальные чертежи, а постоянная практика и обмен опытом. С Николаем Полисским интересно работать, он дает проявить себя, доверяет команде, создает атмосферу свободы.

РАССКАЖИТЕ, КАК ПРОХОДИТ ВАШ РАБОЧИЙ ДЕНЬ.

Рабочий день строится вокруг задач по объектам, чаще всего с деревом. Команда небольшая, но слаженная. Сейчас многие мастера работают на других проектах. Главное — каждый знает свою работу, но вместе мы создаем цельный объект.

ВЫ УЧАСТВОВАЛИ В СОЗДАНИИ НОВОГО ОБЪЕКТА В ПАРКЕ МАЛЕВИЧА?

Да, в августе работали над новым объектом. Он уже установлен. Мне нравится, как он выглядит. Возможно, немного темновато, но в целом объект гармонично вписан в пространство.

Сергей Алтынов

мастер

ЧТО ВАМ БОЛЬШЕ ВСЕГО НРАВИТСЯ В ВАШЕЙ РАБОТЕ?

Интересно, когда из рисунка что-то выливается в грандиозную конструкцию. И, конечно, места, куда мы ездим с командировками, чтобы ставить объекты. Были во всех центральных музеях — смотрим новые места, открываем их для себя. Команда, работа с людьми тоже важна.

А БЫВАЕТ ЛИ, ЧТО НЕТ РАБОТЫ, КАКИЕ-ТО «ПУСТЫЕ» ПЕРИОДЫ?

Мы постоянно что-то делаем. Работы всегда много. Даже если нет строительства большого объекта, всегда есть подготовка материала. Всё из леса — каждую палочку надо шкурить, отшлифовать, напилить, покрасить, перекрутить. Это длительный процесс. Мы едем в лес, заготавливаем, складируем. Кроме того, материал должен высохнуть. Работа идет всегда — и с подготовкой, и с уже готовыми скульптурами.

СКУЛЬПТУРЫ СО ВРЕМЕНЕМ ИЗНАШИВАЮТСЯ. ЕСТЬ ЛИ ОБЪЕКТЫ, КОТОРЫЕ ВЫ ОСОБЕННО ЛЮБИТЕ И ЖАЛЕЕТЕ, ЧТО ОНИ ИСЧЕЗЛИ?

Ушло — и ушло, но, конечно, жалко. Например, были колонны из орешника: сейчас их увезли, они стоят в бане в Никола-Ленивце. Естественно, всё со временем разрушается. Меняется и цвет. Например, у «Угруана» он облущивается — это обидно, мы над ним пять лет работали, но работа с материалом требует понимания, что это естественный процесс.

ПОМНИТЕ, КАК ПРИШЛИ В БРИГАДУ?

Да, у нас тогда еще был металлический ангар, в котором мы работали. Это было примерно в 2020 году, уже прошло четыре года. Все начиналось с небольших проектов, а затем перешли к более крупным объектам. Многие из них до сих пор стоят на улице и держатся очень хорошо.

Владимир Симонов

мастер

ЧТО ВАМ БОЛЬШЕ ВСЕГО НРАВИТСЯ В ВАШЕЙ РАБОТЕ?

Всё нравится, много чего делали вместе. Это работа, которая всегда держит в тонусе и требует внимания. Я здесь лет двадцать, за такое время формируется особая профессиональная связь.

ЕСТЬ ЛИ У ВАС КАКОЙ-ТО ЛЮБИМЫЙ ОБЪЕКТ, НАД КОТОРЫМ ВЫ РАБОТАЛИ?

Да, помню, как «Бобур» переделывали, когда реконструкция была — трудно было, но интересно. У нас все знают свое дело. Слаженная работа команды — это основа успеха.

ВЫ ЖЕ РАБОТАЛИ НЕ ТОЛЬКО С НИКОЛАЕМ ПОЛИССКИМ, НО И С ДРУГИМИ ХУДОЖНИКАМИ?

Да, много проектов было, но каждый особенный. Когда это дядя Коля — это наше всё. Мы уже знаем, где что подвернуть, как поставить, где завернуть. А с другими художниками процесс другой, менее привычный. Бывают мощные проекты, а бывают мелкие, не особо интересные. Но это часть работы, с этим приходится считаться.

А КАК ОБСТОИТ ДЕЛО С РАБОТОЙ В ТЕЧЕНИЕ ГОДА? БЫВАЕТ ЛИ, ЧТО НЕТ НОВЫХ ОБЪЕКТОВ, КАКИЕ ЗАДАЧИ ТОГДА ПОЯВЛЯЮТСЯ?

У нас всегда идет заготовка материала. Например, Масленица — даже если новый объект не появляется, материалы нужны. В общем, всегда нужно что-то готовить. Всё хранится в ангаре. Мы делаем всё сами на всех этапах.

Александр Зайцев

мастер

КАК ВЫ ПРИШЛИ В НИКОЛА-ЛЕНИВЕЦ?

Примерно два года назад я присоединился к команде. Мой первый проект был в Москве — выставка в музее (МАММ, «Электроарт»). Впечатления остались яркие. Было интересно, необычно и вдохновляюще работать в бригаде, где каждый проект уникален. Прежде всего нравилась возможность работать в команде и с самим Колей. Он открытый, добрый человек, и с ним действительно приятно взаимодействовать. Работа всегда новая — каждый объект требует придумывать что-то свое, необычное.

ЕСТЬ ЛИ ЧТО-ТО, ЧТО ВАМ ОСОБЕННО ЗАПОМНИЛОСЬ?

Каждый проект оставил свой след, потому что работа с Николаем Полисским всегда предполагает что-то новое. Самое ценное — это возможность создавать необычные объекты, видеть, как они оживают в пространстве.

ВЫ УЖЕ НЕ РАБОТАЕТЕ В НИКОЛА-ЛЕНИВЦЕ?

Да, сейчас я занимаюсь строительством домов. Я столяр. Тем не менее, навыки, которые приобрел там, развиваю и продолжаю использовать. Мы работали с разными материалами, осваивали столярное дело, включая сложные круглые формы и другие конструкции.