Где создается красота: в мастерской художника Андрея Кузькина в Париже

ВЫ ЖИВЕТЕ СЕЙЧАС В ПАРИЖЕ, ХОТЯ ГОВОРИЛИ В ОДНОМ ИЗ НЕДАВНИХ ИНТЕРВЬЮ, ЧТО ЭТО СКОРЕЕ ВЫНУЖДЕННАЯ ЭМИГРАЦИЯ. РАССКАЖИТЕ, КАК ВЫ СЕБЯ ЧУВСТВУЕТЕ В ЭТОМ ГОРОДЕ?

Конкретно сейчас чувствую себя не очень. Мы уехали 12 октября 2022, и я предполагал, что когда наступит ровно год, меня накроет, но как раз через год стало чуть-чуть полегче. Когда ты в погружении и действиях, есть выставки, мероприятия, жизнь, то ты доволен собой. Но когда этого нет, то довольно паршиво.

Я никогда не мыслил себя художником, который делает отдельные картинки и независимые ни от чего произведения, которые могут жить самостоятельно в любом контексте. В моем искусстве есть некий бэкграунд, и свою творческую жизнь я воспринимал как нечто общее и целое: сама по себе работа значит мало, а вот все в совокупности — имеют смысл. Весь путь от одного произведения к другому, от одной акции или перформанса к другим — все это выстраивалось в ясную картинку. Я оперировал этим и создавал систему взаимоотношений внутри собственной биографии, запрыгивал в свое детство или, наоборот, пытался увидеть будущее — это все временная ткань развития и поступательное движение от одного к другому. Это были просчитанные и осмысленные жесты, у меня был определенный план на развитие и вот сейчас он рухнул.

На новом месте весь твой бэкграунд и биография — нахрен никому не сдалась и не интересна. Если там ты занимал позицию, то здесь нужно заново рассказывать всю свою жизнь, глава за главой. Может быть, это возможно, но я не знаю, как к этому подступиться, а без этих прошлых глав новые главы не имеют того значения и веса. Наверное, это самая главная потеря.

Для кого-то иммиграция — это новый экспириенс, некоторым было плохо в России, и сейчас они наконец-то вырвались, но большинство, все-таки, были вынуждены уехать. Сейчас я практически не ассимилируюсь, не учу язык. И тут возникнет следующий вопрос — принципиально ли я это делаю? Не принципиально, мне лень, у меня есть ощущение, что я не хочу тратить на это время.

НО, ТЕМ НЕ МЕНЕЕ, У ВАС ПОЛУЧАЕТСЯ ПРОДОЛЖАТЬ КАКУЮ-ТО ВЫСТАВОЧНУЮ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ. НАПРИМЕР, НЕДАВНО БЫЛА ВЫСТАВКА «72 - 23» ПОД КУРАТОРСТВОМ ДМИТРИЯ ОЗЕРКОВА. ТАКИЕ ИСТОРИИ ПОМОГАЮТ ЧУВСТВОВАТЬ ЖИЗНЬ?

Я не очень доволен этой выставкой. Я давно не участвовал в коллективных проектах, в основном, это были персоналки, либо значимые работы, которые самодостаточны. В этом проекте было крайне мало времени на подготовку, экспозиция приехала за два дня до открытия с планом, нарисованным на коленке в самолете. Я нахожусь в Париже, но не мог без участников и кураторов принимать решения по подготовке, ведь это коллективное творчество. Мне не понравилось, как были выставлены мои работы: все решалось по ходу дела, вплоть до того, что я сам красил подиум, который был привезен за сутки до открытия.

На мой взгляд, там не получилось тонкого, внятного, поэтического высказывания. Это набор определенных художников, которые друг с другом связаны крайне мало, хотя сами по себе работы и их авторы хорошие.

Идея проекта строилась на выставке 50-летней давности, которая проходила в галерее Дины Верни в 1973 году. На ней были представлены работы пяти московских художников — Эрика Булатова, Ильи Кабакова, Оскара Рабина, Владимира Янкилевскего и Александра Архипенко. Но тогда выбранные художники — это был взгляд иностранки, во-первых. А во-вторых, это все-таки была одна тусовка, мышление и принципы.

ГОВОРЯ О ТУСОВКАХ, ЕСТЬ ЛИ СЕЙЧАС ТАКОЕ В ПАРИЖЕ СРЕДИ РУССКОЯЗЫЧНЫХ ПЕРЕЕХАВШИХ ХУДОЖНИКОВ И ХУДОЖНИЦ?

Да, люди, с которыми я общаюсь, — на 99% русскоязычная публика и те, кого я знал по Москве и России. Насчет именно какого-то комьюнити я ничего сказать не могу, так как всегда дистанцировался от творческих объединений и групп. Возможно, это связано с советским прошлым и коллективизмом, после которого групповые обсуждения и создания комьюнити мне стали чужды. Я никогда не являлся центром каких-то тусовок и не собирал вокруг себя людей — только на лесных акциях, но их всегда посещали мои близкие друзья в Москве, многие из которых и вовсе не были художниками.

Иногда в Париже мы устраиваем вечеринки, на которые зовем всех друзей и знакомых. Примерно в одно время со мной сюда приехали дуэт ЕлиКука, также здесь живет Ваня Лунгин, который довольно давно жил на две страны и провел во Франции свою юность — сейчас перебрался в Париж окончательно. Алиса Йоффе перебралась сюда тоже недавно. Здесь также Сергей Прокофьев, художник и мой друг — мы очень давно друг друга знаем.

Вместе с Ваней Волковым мы делим квартиру и мастерскую. Ваня молодой художник и многих знает, поэтому через него я тоже с кем-то знакомлюсь. В общем, набирается довольно большая компания. Это связано с тем, что во Франции действует организация Artist in Exile, помогающая художникам в изгнании со всего мира. Практически все, кого я перечислил, приехали с их помощью.

НЕДАВНО ВЫ ВЕРНУЛИСЬ К АКЦИЯМ В ЛЕСУ. СНАЧАЛА ПРОШЛА «ПЕРЕОБУЛСЯ ИЛИ В ПОИСКАХ СОЛНЦА», А ЗАТЕМ — «ПОЧИСТИЛ ЗУБЫ» В ПРИГОРОДЕ ПАРИЖА. КАК ПРОШЛО ЭТО ВОЗВРАЩЕНИЕ?

В целом, я доволен, все, что задумывалось, было выполнено. В последний раз пришло довольно много людей — 15 человек. Я написал подробный текст, получилось много фотографий. В моменте было два странных эпизода, которые пошли немного не по сценарию, но стали дополнением поэтической ткани акции. По дороге к месту проведения мы встретили одного француза, который был очень похож на Монастырского. Он отвел нас в необычное место: круглый пруд, даже скорее ров с водой, посередине которого был остров, поросший деревьями. Он рассказал, что в этом месте был развеян прах одного человека, которому установлена табличка на острове. Но мы ее так и не нашли.

Второй около мистический момент был связан с Патриком Ваком, французом, который пришел на акцию и по пути нашел череп оленя с рогами. Эти два эпизода стали частью всего действия, и в тексте я попытался связать все моменты. История продолжается и посмотрим, что будет происходить дальше. Но это сильные для моего сознания события — как будто бы само место начинает с тобой говорить.

БУДЕТЕ ЛИ ВЫ ПРОДОЛЖАТЬ ВАШИ ЛЕСНЫЕ АКЦИИ? КАЖЕТСЯ, ЭТО ТО, ЧТО СЕЙЧАС ВАС СИЛЬНО ИНТЕРЕСУЕТ.

Это действительно то, что меня увлекает больше, чем другая деятельность. Но я не строю никаких планов, не имею сценариев и дат, но, думаю, буду в этот лес периодически ездить и что-то, может быть, будет само рождаться.

ВЫ ЖИВЕТЕ В ПАРИЖЕ, В ГОРОДЕ, КОТОРЫЙ ДЛЯ МНОГИХ ХУДОЖНИКОВ ЯВЛЯЕТСЯ БОЛЬШИМ ВДОХНОВЕНИЕМ И МЕЧТОЙ ДЛЯ ПЕРЕЕЗДА. В НЕМ МНОЖЕСТВО РАЗНЫХ ГАЛЕРЕЙ И МУЗЕЕВ, НО, В ИТОГЕ, ВСЕ РАВНО УХОДИТЕ В ЛЕС. ПРИРОДА ВАМ БОЛЬШЕ ДАЕТ, ЧЕМ ГОРОДСКОЕ ПРОСТРАНСТВО?

Абсолютно точно я лучше себя чувствую в местах, где присутствие человека минимизировано. Я обошел пусть не все, но большинство, музеев в Париже, был на разных выставках, в Лувре всего один раз — и, надо сказать, это довольно большой стресс: гигантский музей, в котором очень легко потеряться во всех смыслах — и физически, и ментально.

“Но сколько волка не корми — он все в лес смотрит. Я мечтаю о том, чтобы переехать куда-нибудь, хотя бы на время, поближе к лесу или речке и попробовать там пожить. Но пока здесь есть дела”

Музеи прекрасны, и в них тоже можно найти природную тему. Например, музей Бранли, в котором хранится колониальное искусство таких стран как Полинезия и Африка. Попадая туда, понимаешь, откуда черпал вдохновение Пикассо для своих форм. Но это не совсем искусство — для людей это были ритуальные вещи, обладающие некой мистической силой. Этих экспонатов не коснулся технический прогресс в привычном смысле слова, они не сильно менялись на протяжении столетий. Есть музей Клюни со средневековым искусством — тоже очень хороший, я был там уже два раза. Мне также очень понравился Музей Родена.

Ну, и выставка Ротко, которая сейчас проходит в Фонде Луи Виттон. Производит сильное впечатление, однако очень большая, на 5 этажей.

НЕСМОТРЯ НА ТО, ЧТО ВЫ ГОВОРИТЕ, ЧТО НАХОДИТЕСЬ В РЕЖИМЕ ОЖИДАНИЯ И НЕ ИНТЕГРИРУЕТЕСЬ В ПАРИЖСКУЮ АРТ-СЦЕНУ, КАК ВАМ КАЖЕТСЯ, ЧЕМ ФРАНЦУЗСКАЯ АРТ-СЦЕНА ОТЛИЧАЕТСЯ ОТ РОССИЙСКОЙ? ЗАМЕТИЛИ ЛИ ВЫ ДЛЯ СЕБЯ УЖЕ РАЗНИЦУ?

Не могу сказать, что я сильно с ней знаком. В Париже две тысячи галерей, из-за этого внимание публики рассеянно, люди крайне ленивы — скорее всего, они не поедут в другой район на выставку, так как привыкли, что у них рядом есть несколько галерей.

Также я обратил внимание, что качество работ у художников намного выше, чем в России: визуальная и пластическая составляющие занимают людей больше, чем какие-то концептуальные идеи. Например, мои картинки сами по себе во многом не самодостаточны, и текст для них всегда являлся неотъемлемой частью.

ЭТО ОКРУЖЕНИЕ И УВЛЕЧЕННОСТЬ ТЕХНИКАМИ КАК-ТО ВЛИЯЕТ И НА ВАШЕ ИСКУССТВО? НАПРИМЕР, КАЖЕТСЯ, ЧТО ВЫ ВО МНОГОМ УШЛИ В МАЛУЮ ФОРМУ.

Естественно, среда влияет. Но я занимаюсь мелкой пластикой, в том числе, потому что нет большой мастерской и возможности и желания снимать сейчас другое пространство. Нежелание производить масштабные проекты связано с внутренней неуверенностью в том, что это имеет смысл и может быть здесь востребовано.

Я занимаюсь мелкой пластикой, начал пробовать совмещать материалы — сейчас скульптуры создаются не только их хлеба, но и с использованием земли. Продолжаю делать серию «Кубики», но это все работы небольшого формата. У меня нет конечного представления, как это должно выглядеть, имеет ли эта работа конец, или это просто бесконечная вариативность и тиражируемость.

Из-за этого возникает ощущение, что ты занимаешься мелкими поделками, не думаешь широко, не мыслишь большими проектами. В этом смысле «Лесные акции» — это что-то другое, больше для души что ли, в них есть элемент импровизации и чего-то живого. Конечно, я понимаю, что скульптуру проще продать, чем что-то эфемерное, существующее только в виде фото-документации и текстов. Но об этом я пока что не часто думаю.

ПРИМЕРНО ГОД НАЗАД Я ВСТРЕЧАЛАСЬ В ТБИЛИСИ С ХУДОЖНИЦЕЙ МАЯНОЙ НАСЫБУЛЛОВОЙ, И МЫ ГОВОРИЛИ, В ТОМ ЧИСЛЕ, О ТОМ, ЧТО У НЕЕ ЕСТЬ НЕКОЕ РАЗОЧАРОВАНИЕ ОТ ТОГО, ЧТО ВСЯ ЕЕ ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ И ТЕМЫ, КОТОРЫЕ ОНА ЗАЧАСТУЮ ПОДНИМАЛА, БУДТО БЫ НИКАК НЕ ПОВЛИЯЛИ НА ЛЮДЕЙ, НИЧЕГО НЕ ПОМЕНЯЛИ В ИХ СОЗНАНИИ, И МЫ ОПЯТЬ ВЕРНУЛИСЬ К ТОМУ, ЧТО ПРОИСХОДИЛО В ПРОШЛОМ ВЕКЕ. ЧУВСТВУЕТЕ ЛИ ВЫ ТАКОЕ РАЗОЧАРОВАНИЕ И, КАК ДУМАЕТЕ, ЕСЛИ БЫ БЫЛА ВОЗМОЖНОСТЬ ВЕРНУТЬ ВРЕМЯ, ДЕЛАЛИ БЫ ВЫ ЧТО-ТО ПО-ДРУГОМУ?

История не терпит сослагательного наклонения, и я не думаю, что мог бы себя изменить. Есть активисты и врачи, которые занимаются гораздо более важными делами, чем художники, и действительно помогают людям. На мой взгляд, у каждого свой предел возможностей — и физических, и психических. Когда я делал инсталляцию «Молельщики и герои», у меня было ощущение, что я сделал все, что мог. Она далась мне очень тяжело, но когда я ее закончил — было ощущение некоего освобождения, избавления от комплекса вины перед убитыми, замученными и забытыми людьми на протяжении всей истории. Но не думаю, что если изобретут машину времени, я смог бы сделать что-то больше или лучше.

Действительно, ощущение полного краха и разочарования присутствует не только у меня и у моих близких друзей. Вся наша деятельность направлена на какой-то, условно говоря, гуманизм и уважение к людям, — и все это было растоптано и перечеркнуто (здесь было слово, запрещенное в РФ) и политикой, которая давно давала эти метастазы. Сейчас все это дерьмо продолжается. Человеческий мозг устроен так, что мы со временем дистанцируемся, пытаясь сохранить себя, потому что находиться постоянно в повестке невозможно. Но и невозможно ее никак помыслить, уложить куда-то и просто дистанцироваться.

ДА, БЕЗУСЛОВНО, РАЗОЧАРОВАНИЕ И КРАХ ЧУВСТВУЕШЬ ПОСТОЯННО. НО, С ДРУГОЙ СТОРОНЫ, ВАША ПОСЛЕДНЯЯ ВЫСТАВКА В ПИТЕРЕ КАК БУДТО БЫ У МНОГИХ ВЫЗЫВАЛА ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЕ ОТЗЫВЫ И ДАВАЛА ВОЗМОЖНОСТЬ ОСУЩЕСТВИТЬ НЕКИЙ ТЕРАПЕВТИЧЕСКИЙ АКТ — НАПИСАТЬ НА ЛИСТКЕ СЛОВА «Я ЕЩЕ ЖИВ, Я ЕЩЕ ЖИВА» И УВИДЕТЬ, ЧТО ТЫ НЕ ОДИНОК В ЭТОМ ЧУВСТВЕ. КАК ВАМ В ЦЕЛОМ ТОТ ФАКТ, ЧТО ПОСЛЕДНЯЯ ВЫСТАВКА В РОССИИ СТАЛА СТОЛЬ ПОПУЛЯРНОЙ СРЕДИ ЛЮДЕЙ?

Я рад, что выставка вызвала такой интерес публики. Я всегда говорил, что мое искусство рассчитано на широкие массы, не на узкий круг ценителей. И в этом смысле я рад — это большая благодарность галерее Anna Nova и лично Лилиане Маррэ, арт-директору. Плюс, они сделали хорошую рекламу проекта и масштабно осветили его в СМИ. Очень жаль, что я не смог приехать лично по причине собственного страха и не пообщался с публикой. С другой стороны, может быть, такая чрезмерная популярность говорит о некой плакатности работ: люди загнаны в подполье и используют этот шанс выразить свои чувства.

Мной было принято решение объединить два проекта в одном. Один 2021-го, другой 2019-го. Первый, с расписками, про ценность жизни каждого конкретного человека. А второй, «Дар забвения и формула пустого мира», ровно о противоположном — о том, что человеческая жизнь не представляет никакой ценности с точки зрения государства, люди взаимозаменяемы, и все пронизано ложью и страхом, которые приводят к омертвлению общества — если не физической смерти, то ментальной. Люди не могут высказывать собственные мысли, бояться думать, и это приводит к забвению. С одной стороны, оно позволяет двигаться дальше, на что-то надеяться, но с другой — приводит к тому, что мы вечно повторяем одни и те же ошибки, наступаем на одни и те же грабли, и наша история зациклена по кругу. Такая двойственность. Между этими двумя проектами возник, на мой взгляд, конфликт. Наверное, поэтому зрители реагируют.

“Я всегда говорил, что работа должна работать, вызывать эмоции”

Сейчас я бы не хотел делать другую выставку в России, потому что в этой ситуации довольно сложно говорить о чем-то еще.

А КАК ВЫ СЧИТАЕТЕ, ПОЧЕМУ ВАЖНО ПРОДОЛЖАТЬ ДЕЛАТЬ В РОССИИ ТАКИЕ ВЫСТАВКИ И ПРОЕКТЫ?

Я не отношусь к тем, кто решил вообще не делать никаких проектов в России. Но при этом я никого не осуждаю: кто-то делает выставки в России, причем разного содержания — люди ходят на вернисажи, пьют шампанское на открытиях и так далее, потому что все живые и хотят продолжать жить даже в такой жуткой ситуации. Я считаю, надо продолжать делать выставки в России. Осталось невероятное количество художников, которые не могут уехать по разным причинам. Они показывают свои работы: да, с цензурой, самоцензурой или используя эзопов язык. Но каждый принимает решение для себя — что делать и не делать.

Банальная фраза — «человек ко всему привыкает» — звучит ужасно, но это дает возможность жить дальше. Если мы вспомним историю, то увидим, что искусство все равно продолжало существовать, несмотря на войны и прочие катаклизмы. Во время пандемии многие говорили, что все кардинально изменится, но кто сейчас помнит об этом, что изменилось? Другое дело, что государство зажимает все любые живые проявления человека, все подверствывается под определенную концепцию и стратегию. Жизнь под гнетом, под этим бетонным полом — она все равно где-то теплится, ее ростки прорываются.

И ПОСЛЕДНИЙ ВОПРОС, КОТОРЫЙ ЗАХОТЕЛОСЬ СЕЙЧАС ЗАДАТЬ. ЗАЧЕМ, ПО ВАШЕМУ МНЕНИЮ, ИСКУССТВО В 2024 ГОДУ?

Искусство всегда зачем-то нужно. И неважно в каком году. После Второй Мировой Войны и холокоста Адорно сказал известную фразу: «Писать стихи после Освенцима — это варварство», но человеку нужно сублимировать свои чувства и мысли.

“Когда зритель приходит на выставку, видит произведения, в которых сформулированы близкие ему смыслы, ему становится легче”

От понимания того, что кто-то сумел это выразить в определенной форме — в виде картины, музыки, фильма или театральной постановки — и прочувствовать так же, как и ты, наступает катарсис. Так это работает и так оно и будет работать, меняясь разве что вместе с технологиями и развитием человеческого сознания.

Конечно, искусство не может быть прививкой, сделав которую, ты получаешь гарантию, что теперь в обществе никогда не будет насилия и убийств. Наверное, поэтому сейчас так актуален этот вопрос, в том числе, и для искусства: что важнее — этические вещи в проектах или их пластическое содержание. У меня нет ответа, что правильнее, но я буду заниматься, в том числе, и чистым искусством.